Русские во Второй мировой
Шрифт:
Красная Армия ждала приказа своего главнокомандующего. В дело входил новый фактор: каждый день пассивности на Востоке означал приближение к Берлину с Запада англо-американцев. Пока генерал Эйзенхауэр держал свое слово, но Черчилль и другие уже начали его подталкивать. Можно ли ждать дольше? На пресс-конференции Эйзенхауэра спросили, кто возьмет Берлин, русские или западные союзники? Эйзенхауэр ответил, что «расстояние на стороне русских». Но тут же добавил, что он «не желает делать никаких предсказаний: хотя Русские ближе к Берлину, перед ними находится вся основная мощь германской армии».
За 21 день войска Эйзенхауэра перешагнули через Рейн и вошли в срединную Германию раньше намеченных сроков. Неожиданная
Эйзенхауэр ответил: «Соглашаясь с общей концепцией мощного удара в направлении Берлина, я не нахожу текущее время подходящим». Эйзенхауэр был командующим западными войсками, «Монти» обязан был подчиниться.
А Красная армия начала строить мосты через разлившийся широко Одер и его болотистые окрестности. Немцы начали запускать с севера мины, но русские довольно быстро создали защитные ограждения. Авиации (как и бензина) у немцев практически не было. Со всей страны в Берлин везли зенитные орудия.
У Сталина
В первые дни марта Жуков прибыл к Сталину и нашел его в тяжелом состоянии духа. «Какая ужасная война! Сколько жизней наших людей она унесла. Немного осталось семей, которые не потеряли своих близких». Сталин отпустил охрану, и они ужинали вместе. Сталин удивил Жукова — обычно он просто бросался на еду, в этот раз он долго сидел, опустив голову. Жуков спросил мрачного и немногословного Сталина
о судьбе его сына Якова. Сталин ответил, что немцы вынуждены были уничтожить его, так как не добились его сотрудничества. Он никогда бы не предал свою страну. Обсудили Ялтинскую конференцию. Сошлись в том, что Польша непременно должна быть дружественным Советскому Союзу государством. Вопрос о взятии Берлина Сталин приказал обсудить с начальником Генерального штаба Антоновым. Сталин послал Жукова начать конкретную проработку планов Берлинской операции, и вместе с Антоновым они глубоко за полночь изучали подходы к Берлину с востока. Основной план 8 марта был представлен Сталину.
Жуков на данном этапе поразил немцев — он начал наступление не на Берлин, а значительно севернее. 50-минутная артподготовка предшествовала броску танков Катукова — 1-я гвардейская танковая превратила отступающие немецкие войска в толпу. В Кольберг он вошел 4 марта. На следующий день 61-я армия вошла в Штаргард, прикрывавший путь на Штеттин. Теперь и Жуков и Рокоссовский «занимались» Балтийским побережьем, оставив на время Берлин. Советская авиация решала судьбу германских кораблей на Балтике. Дороги были заполнены потоками беженцев, в ужасе смотрящих на советские танки. 25 марта
2-й Белорусский фронт Рокоссовского вышел к Данцигскому заливу. Жуков затребовал вернуть 1-ю танковую армию Катукова «в прежнем виде». 2-я ударная армия Федюнинского вышла к южным пригородам Данцига, гарнизон которого отверг предложение о сдаче. Штурм окончился 30 марта, а Рокоссовский, верный обещанию, возвратил танковую армию Катукова Жукову. Теперь войска можно было смело посылать на Одер, и 8-я дивизия Чуйкова расположились между Франкфуртом-на-Одере и Кюстрином.
Глава 18
МЕЧ ВОЗМЕЗДИЯ
Наши
И.В. Сталин, май 1944
Необходимо обеспечить Советскому Союзу мир в Европе и Азии на период 30–50 лет… Имея это в виду, СССР должен выйти из текущей войны с выгодными стратегическими позициями, которые должны быть основаны на границах 1941 года. Это не исключает возможностей частичной модификации границ (например, с Польшей, с Румынией, с Финляндией и т. п.).
Посол СССР в Британии И. Майский, 1944
Контуры нового мира
Близ Японии наконец-то был взят остров Иводзима — база, откуда тяжелые «Б-29» могли устремляться к Японским островам. Но большие потери в битве за Иводзиму заставили Рузвельта еще раз запереться с военным министром Стимсоном. Тот заверил, что «практически каждый имеющий значимость физик, включая четверых нобелевских лауреатов, задействован. Бомба будет готова для испытаний к середине лета».
Черчилль в конце марта 1945 года усилил нажим: если Рузвельт не проявит твердость в «польском вопросе», тогда премьер-министр открыто доложит об англо-советских противоречиях в палате общин. Нет сомнений в том, что Рузвельт придавал кардинальное значение своей договоренности с советским руководством. От этого зависело осуществление его глобальных замыслов. И он не хотел, чтобы расхождения по польскому вопросу поставили под удар его генеральный план. Поэтому Рузвельт в течение всего марта 1945 года откладывал в сторону предупреждения Черчилля о том, что Сталин идет в Польше и в Румынии своим собственным курсом. Помимо прочего, СССР мог всегда утверждать, что его действия диктуются военной необходимостью, — что и соответствовало истине.
Рузвельт полагал, что выступить вместе с Черчиллем против люблинского правительства в Польше означало бы явно нарушить ялтинские соглашения, а «мы должны твердо стоять за верную интерпретацию крымских решений». Он также полагал, что в Ялте люблинскому правительству было открыто дано предпочтение перед остальными политическими силами в Польше: «Мы ведь договорились сделать несколько больший упор на люблинских поляках, чем на двух других группах». Румыния же, писал Рузвельт Черчиллю, является не лучшим местом для суждения о советских намерениях.
Рузвельт явно считал, что Восточная Европа является зоной особых интересов Советского Союза и не следует ему здесь указывать, «как себя вести». Когда Черчилль оказывал давление на Рузвельта с целью держаться более жестко перед советским руководством, то президент предупреждал, что это «сделает очевидными различия между английским и американским правительствами». Рузвельт в высшей степени ценил ялтинские соглашения и отказывался ставить их под угрозу.
Дж. Кеннан, будущий посол США в СССР, писал другому будущему американскому послу в Москве — Ч. Болену 26 января 1945 года, что Европа должна быть поделена на сферы влияния, что США должны создать собственную зону влияния в Западной Европе и при этом «не должны вмешиваться в события, происходящие в русской сфере влияния, и в то же время не позволять русским вторгаться в свою сферу». В пользу раздела мира на сферы влияния склонялся ведущий американский журналист У. Липпман. С его точки зрения, оптимальная система будущих международных отношений — «региональные созвездия государств». При этом США были бы самой влиятельной нацией в «Атлантическом сообществе», СССР главенствовал бы «на русской орбите», Китай — на «китайской орбите». Безопасность внутри орбит обеспечивалась бы абсолютным преобладанием главенствующей в регионе державы, а общий мир — воздержанием от вмешательства одной великой державы в зону влияния другой.