Русские во Второй мировой
Шрифт:
Советские дипломаты уже кроили мир в Европе. Замнаркома внутренних дел И. Майский предлагал: «Заключить долговременный пакт о взаимопомощи между СССР с одной стороны и Финляндией и Румынией с другой. Советскому Союзу должно быть гарантировано достаточное число баз — армейских, военно-воздушных и военно-морских — на территории названных стран. Кроме этого СССР должен реализовать связи с Румынией посредством системы железных дорог и шоссе, важных стратегически и экономически».
Смерть Рузвельта была, безусловно, огромной утратой для Черчилля. Он сумел найти общий язык с покойным президентом, он сумел преодолеть гордость и уступить, заняв при этом место самого привилегированного союзника Америки. Но, как ни грубо это звучит, перемена в Белом доме давала Черчиллю новые возможности. Рузвельт исходил из концепции «четырех полицейских» в мире, где его связи со Сталиным и Чан Кайши были абсолютно существенными. Новый президент Гарри Трумэн не был «отягощен» такими идеями. Пока он не обрел необходимого опыта, его следовало использовать. По крайней мере, призрак мира, в котором ось глобальной политики проходит через
Трумэн
Трумэн крайне нуждался в быстрой ориентации. Вокруг было немало советников Рузвельта, но президент унес с собой в могилу самые сокровенные замыслы — он был подлинным и единоличным главой американской внешней политики. Если Гопкинс и напоминал полковника Хауза при президенте Вильсоне, то именно в этот момент почти полная потеря здоровья лишила его необходимой энергии. Итак, Черчилль нуждался в Трумэне, а Трумэн — в помощи британского премьера. Нет сомнений, что для прежнего сенатора из глубинного штата Миссури Черчилль был величиной наполеоновского масштаба, и он относился к нему — по крайней мере, на первом этапе — с должным пиететом. Первые же слова Черчилля Трумэну раскрывают суть его подхода: «Важно как можно скорее показать миру единство наших взглядов и действий». У следующего в Сан-Франциско Идена были и более конкретные поручения: передать президенту Трумэну «наши впечатления о происходящем в Москве и Варшаве». Английский министр иностранных дел встретился с президентом дважды. Иден был известен талантом обаяния и в данном случае приложил все силы. Он изложил президенту
Трумэну позицию Лондона: Советский Союз следует поставить «лицом к реальностям», более того, его следует заставить признать «англо-американскую мощь».
Трумэн был предрасположен поступать жестко и, выбирая между Москвой и Лондоном, не колебался — последний был бесконечно ближе и столь удобно покорнее. Неважно, что отчуждение Москвы грозило мировыми осложнениями. Генерал Гроувз докладывал невероятные вещи из Аламогордо, и в целом приход «века Америки» было трудно оспорить. Англичанин же говорил именно то, что от него в данном случае хотели услышать. Он сумел внушить Трумэну представления о Советском Союзе, как о нарушающем в свою пользу совместные договоренности, достигнутые в Ялте, он сумел заронить нужные сомнения в лояльности Москвы. Англичанам в чрезвычайной степени сопутствовало то обстоятельство, что президент Трумэн стремился максимально сократить недели и дни своего внешнеполитического ученичества. По существу, в тот решающий апрель у Трумэна были четыре авторитета, основываясь на взглядах которых он формировал свою дипломатию: адмирал Леги, стоявший значительно, жестче и правее основного состава советников и министров; посол Гарриман, который более всего боялся, как бы либерал из глубинки Трумэн не оказался слишком мягким; госсекретарь Стеттиниус, покидающий федеральную службу, — не сомневавшийся в том, что Трумэн назначит собственного главу внешнеполитического ведомства; четвертым источником информации, идей и концепций для Трумэна стал всеми признанный мастер своего дела Уинстон Черчилль. «Британский лев» не упустил золотой возможности воздействовать на взгляды нового лидера Запада.
Черчилль буквально с трепетом ждал сообщений и облегченно вздохнул, когда развернул телеграмму Идена: «Новый президент США будет неустрашим в отношении Советов». Леги на противоположной стороне океана записал в дневник: «Занятая президентом жесткая позиция оставляет русским выбор из двух курсов: принять предлагаемую нами политику в отношении Польши или выйти из мировой организации… Советы всегда знали, что мы обладаем мощью, теперь им придется узнать, что у нас есть и решимость». Черчилль Идену 20 апреля: «Он не склонится перед Советами. Надеясь на продолжительную дружбу с русским народом, тем не менее я полагаю, что она может быть основана только на признании мощи англо-американцев».
После известного жесткого приема Трумэном Молотова («со мной никогда в жизни так не говорили») Сталин прислал Черчиллю и Трумэну свое объяснение политики СССР в Восточной Европе. Он просил союзников учесть, что «Польша граничит с Советским Союзом, чего нельзя сказать о Великобритании и США. Польша для безопасности Советского Союза означает то же, что Бельгия и Греция для безопасности Великобритании». Он не знает, в какой мере «подлинно демократичны» греческое и бельгийское правительства, поскольку его никто не консультировал на эту тему, но он не может понять, «почему в дискуссии о Польше не сделано никакой попытки принять во внимание интересы Советского Союза в плане безопасности». Почему не может быть принят за основу югославский прецедент: если люди Тито могут составить основу правительства в Югославии, то почему этого не может произойти в Польше?
Сталин давно уже говорил, что «нас не интересует финская территория, но Финляндия должна быть государством, дружественным Советскому Союзу».
Генерал Брэдли позвонил главнокомандующему Эйзенхауэру в Реймс. Тот был мрачен — впервые посетил лагерь уничтожения около Готы: «Никогда я не испытывал равного по силе шока». Слушая Бредли, он внезапно спросил: «Брэд, сколько, по-вашему, нам стоило бы оторваться от Эльбы и взять Берлин?» Свой ответ на впервые заданный вопрос Брэдли готовил уже несколько дней. Немцы будут жестко сражаться за свою столицу. «По моим оценкам, это будет стоить нам 100 ООО человек». Эйзенхауэр
Подготовка
Хейнрици ежедневно на маленьком разведывательном самолете облетал позиции своих войск и войск противника. Когда русские выступят? Генерал полагался на свой инстинкт и на то, что он видел. Вечером он сидел над последними донесениями разведки. Его только единожды отвлек Геринг, чья вилла «Каринхалле» располагалась всего в нескольких километрах от штаба группы войск «Висла» в Биркенхейне.
Вилла оказалась большим замком, а поместье соревновалось с Версалем. Геринг не любил Хейнрици за то, что тот не сжег Смоленск, за «опасное», с его точки зрения, своеволие. Хейнрици презирал Геринга за пустое обещание снабжать Паулюса в Сталинграде, за высокомерие и помпу, за этот пир во время чумы, за подметающих поместье воздушных десантников — о чем Хейнрици не преминул сказать одетому в белое Герингу. Во время ланча Геринг говорил о людях Хейнрици как о лентяях, коротающих дни за картами. Генерал-полковник молчал во время всех смен блюд. Но покидая замок, он обернулся и сказал, что надеется, что его «лентяи» спасут эту роскошь от разрушения. Геринг молча повернулся на каблуках. Рейхсмаршал не любил оставлять оскорбления без ответа. Он позвонил в штаб группы армий «Висла» и высказал полковнику Айсману, что не потерпит замечаний по поводу его парашютистов. «Это личное оскорбление! Свою воздушно-десантную дивизию я отдам Шернеру».
Мысли Хейнрици были уже далеко. Главный вопрос: когда Жуков начнет наступление? Интуиция говорила Хейнрици, что 15 или 17 апреля.
13 апреля 1945 года Гитлер обратился к войскам своего Восточного фронта со словами, которые дышат ненавистью к «еврейским большевикам» и предсказывают Германии Голгофу, если вермахт не совершит чуда и не разгромит большевистские орды прямо у стен Берлина. «В последний раз наши смертельные враги, еврейские большевики, собрали свои огромные войска для нападения. Мы ожидаем этого нападения, и с января месяца сделали все, чтобы построить мощный фронт. Огромная по своей численности артиллерия встретит врага. Промежутки между нашими войсками заполнены огромными новыми формированиями. Особые войска и фольксштурм укрепят наш фронт. На этот раз большевиков встретит старая участь Азии, это означает, что они истекут кровью до смерти перед столицей германского рейха. В этот момент, когда судьба унесла величайшего военного преступника всех времен (Рузвельта), наступил решающий час войны». Берлин всегда будет немецким — утверждал фюрер. 15 апреля к Гитлеру приехала Ева Браун: «В Германии без Гитлера невозможно будет жить». Это риторика. А в реальности в руках германского командования уже не было основных заводов, производящих вооружения, и это обстоятельство (предупредил 15 апреля Гитлера генерал-квартирмейстер Топпе) «может иметь самые серьезные последствия для наших военных усилий».
У Гитлера были все данные о готовящемся советском ударе. Но заменивший Гелена на посту главы военной разведки на Восточном фронте полковник Вессель не был суровым реалистом. Он склонялся к фантастическим идеям о взаимном недружелюбии союзников, о неминуемом советско-американском охлаждении, об имевшихся якобы среди советских офицеров разговорах о необходимости поставить американцев «на место» — все это питало больное воображение Гитлера. Профессиональные военные, такие, как генерал Хейнрици, новый командующий группой армий «Висла», отмахивались от подобных рассуждений как от плода больного воображения. Все внимание Хейнрици было занято грядущим наступлением Жукова, а не фантазиями прожектеров. Он внимательно следил за Жуковым. Каждый день он, пролетая над линией 1-го Белорусского фронта, наблюдал, как прибывают танки и орудия; он читал оценки разведки, материалы допросов военнопленных. Да и с Зеелов-ских высот было достаточно хорошо видно готовящееся. Хейнрици многое бы отдал, чтобы точно знать, когда ударит Жуков.
Жуков на Одере
Жуков был неутомимым аналитиком. Штабные игры и штабной анализ продолжались непрестанно, давая командующему фронтом постоянную пищу для размышлений.
Жуков изучал превосходные фотографии воздушной разведки, сделанные в условиях улучшившейся видимости. Была видна вся полоса германской обороны на глубину почти 100 километров. (Вот бы такую съемку сделать 21 июня 1941 года, ведь немцы тогда уже расчехлили орудия и вывели на стартовые позиции танки.) Две с половиной тысячи раз (!) вылетали самолеты воздушной разведки, а Конев приспособил даже надувные шары: вся немецкая оборона была у него как на ладони. Особое внимание уделялось уже немногочисленным германским самолетам, они были первоочередной целью. Против люфтваффе готовились выступить 4 авиаармии (2, 4, 13-я и 16-я — семь с половиной тысяч самолетов современных моделей, очень отличавшихся от машин четырехгодичной давности). Над 1-м Белорусским фронтом «шефствовала» 16-я воздушная армия Руденко — 3188 самолетов против насчитанных у немцев 1700 самолетов. 16-й армии, разместившей свои самолеты на 165 аэродромах, помогала 18-я армия дальней авиации Голованова (800 бомбардировщиков). С целью централизации авиационных усилий была создана единая радарная система. На линии атаки Жуков поставил 295 орудий на километр. В каждой армии были так называемые «истребители танков» — специальные бригады по 136 орудий. Жуков требовал для своего фронта более семи миллионов снарядов. (Такие цифры генерал Брусилов в свое время не мог и представить.)