Русский Афон. Путеводитель в исторических очерках

Талалай Михаил Григорьевич

Андреевское Афонское подворье в Санкт-Петербурге

В конце концов митрополита Исидора Петербургского удалось убедить, и в 1889 году Александр III утвердил, по представлению Победоносцева, строительство подворья, освященного в 1892 году.

Строил храм (и братские корпуса) зодчий Н. Н. Никонов, и так как нынче от его трудов почти ничего не уцелело, позволим себе краткое описание постройки. Подворское здание, в московско-ярославском стиле XVII века, завершали пятиглавие с шатром над главным барабаном и высокая шатровая колокольня

с двумя боковыми главками над притвором. Стены, главы и апсида были богато украшены аркатурными поясами, колонками, кокошниками. Основной деталью художественного оформления служило трехлепестковое завершение порталов, наличников, киотов. Кто-то не пожалел трудов, чтобы все это затем испортить, сбить, уничтожить, обезличить.

Афонское подворье сразу же стало известным, и не только в российской столице. Основную роль здесь сыграло решение андреевцев поместить в его крипте главную скитскую святыню, чудотворную Богородичную икону «В скорбех и печалех утешение». Помимо иконы, богомольцев, конечно, влекло сюда дивное святогорское богослужение.

Жизнью подворья руководили настоятели Андреевского скита, которым скрупулезно отправлялась вся отчетность (однажды в афонском архиве скита мне попался занятный документ: подворские монахи, уставшие, видно, от однообразных бумаг, выслали своему святогорскому начальству отчет о состоянии их волос – «кто сед, кто лыс» и прочее).

Во время имяславческого движения подворье неожиданно вышло на первые позиции афонского спора. Дело в том, что если в самом скиту имяславцы одержали верх и выдвинули из собственной среды нового скитоначальника, старца о. Давида, то подворские иноки сохранили лояльность прежнему настоятелю, архимандриту Иерониму. Отец Климент, личный секретарь изгнанного архимандрита, обосновался на петербургском подворье и пытался оттуда противостоять также прибывшим в столицу имяславцам, в первую очередь о. Антонию (Булатовичу).

По окончании имяславческой смуты подворских монахов принял царь, интересовавшийся подробностями. Иноки отослали в скит подробнейший отчет о высочайшей аудиенции: Николай II принял подарки (иконы), выяснял подробности «афонского бунта» (андреевцы заявили, что главными зачинщиками выступили монахи из Пантелеимонова монастыря), сказал, что в его придворной церкви кадят только афонским ладаном. Более всего монарха заинтересовали сведения о стратегически важной бухте в Македонии, купленной скитом, – дело шло к войне.

Грянула революция. Связь Петербурга с Афоном разорвалась – да так поныне почти и не восстановилась.

Настоятелю подворья, архимандриту Макарию, своими силами пришлось защищаться от различного рода посягательств. Петроградские насельники добыли справки, что они, как агиориты, находятся в каноническом подчинении Константинопольскому Патриарху, но это им не помогло. Наступление шло сразу с двух сторон – от новой власти, национализировавшей подворскую недвижимость и требовавшей изменения статуса «религиозного объединения», и от обновленческого Церковного Управления, боровшегося с «черным» духовенством.

Номинально уже в 1919 году подворье было ликвидировано: Смольнинский совет и новая приходская община во главе с ее настоятелем, архимандритом Макарием, подписали примечательный договор. Он состоял из обязательств верующих («беречь… не допускать… платить… нести материальную и уголовную ответственность») и самых широких прав властей.

В 1922 году совдепы изъяли ценности, около трех пудов серебра («Мы поплакали досыта», – писал на Святую Гору о. Макарий), несмотря на то что при подворье действовал питательный пункт на 30–40 нуждающихся. Святогорцы (без Святой Горы) шли на самые разные ухищрения: братия, например, была оформлена как жилищное товарищество дома № 13/14, а позднее – как трудовая артель Старо-Афонского Свято-Андреевского коллектива. Организовалась и «двадцатка» мирян, причем члены «афонского коллектива» брали перед мирянами обязательство на совершение богослужений и на «каждодневное дежурство священнослужителей».

Однако новый режим словесным

ухищрениям не внимал. В 1929 году иноки были выдворены из их дома.

Большинство перебралось в поселок Петро-Славянку, образовав там скиток. Но и скромный скиток мешал властям: в 1932 году его насельников арестовали и сослали. Некоторым из них удалось укрыться на подворье. Их, конечно, там обнаружили во время ночного обыска и приговорили к более суровым мерам наказания – к лагерям. Тотчас был закрыт и храм.

…Однажды я решил узнать, не изменилось ли в наши времена что-нибудь к лучшему в судьбе афонского уголка. Представившись церковным историком, я позвонил на подворье, то есть в Архив научно-технической документации. Любезный женский голос так завершил нашу краткую беседу: «А вы думаете, нам самим нравится сидеть в церкви? Дайте нам другое помещение, и мы завтра же уедем».

Другого помещения у меня не оказалось… Но, может, оно есть у городских властей, некогда потушивших святогорский очаг?

Недавно, однако, был найден компромисс, и у стен бывшего монастырского комплекса возникла маленькая часовенка в честь св. Андрея – она и считается теперь афонским подворьем в Петербурге.

Эпилог. Меняется ли Святая Гора?

Все в мире меняется, за исключением любви Божией к людям. И Святая Гора, несмотря на здоровый консерватизм, всегда присущий иночеству, конечно, меняется. Уходят в лучший мир – куда они так стремились – старцы; в монастыри приходит молодежь, если так можно сказать о монахах. А ведь когда в 1963 году праздновалось тысячелетие Афона, всех поразило отсутствие молодых агиоритов. Воистину тогда тут установилась геронтократия (кстати, слово «геронт» значит не только «старик», но и «старец», в духовном смысле: русские святогорцы именно таким образом употребляют это слово). Многие в ту эпоху писали, что Афон вымирает, что это «средневековое учреждение» доживает последние дни… Слава Богу, этого не произошло.

Молодые святогорцы имеют несколько иной склад мышления, и, хотя они, как положено, отрицаются от своей воли и стараются изменить свой ум, что-то от современного мира они сюда привносят. А сам мир за последние годы очень изменился. И пусть Афон делит весь земной шар на две части: себя и остальное, эти две части, хоть и разделены охраняемой границей, все-таки сообщаются. Мир интересуется Афоном, хочет его узнать поближе, и не всегда в духовных целях, а так, из праздного любопытства. Нарастает поток паломников и, скажем прямо, туристов – ведь никто не проверяет степень религиозности посетителей этого края.

Вот уже несколько лет я избегаю посещать Святую Гору в летние месяцы: слишком много здесь людей, несмотря на разного рода ограничения. От этого устают и святогорцы, неохотно идя на духовное общение, которое, собственно, есть одна из главных целей паломничества.

Как на Руси: снег возле Андреевского скита

Современный пантелеимоновский инок у образца для подражания (фреска работы о. Ефрема)

С другой стороны, иные монахи-келлиоты, из тех, что живут вне монастырей, начали обеспечивать свое существование за счет посетителей полуострова. Это, впрочем, существовало всегда: прежде келлиоты изготовляли и сбывали разного рода поделки – ложки, четки, чашки (и сейчас некоторые живут этим). Ныне появилась, однако, прежде небывалая вещь – извоз, т. е. своего рода святогорское такси, доставляющее посетителей в самые труднодоступные места полуострова. Другая новинка – мобильники, которыми многие вооружились. Еще одна необычная вещь: в афонской столице, Карее, учрежден банк – впервые за тысячелетнюю историю местного монашества.