Русский американец
Шрифт:
– - Ну что же ты, милая, не говоришь, почему так долго у меня не появлялась?
– - спросил он.
– - Я... я была больна, -- тихо ответила молодая девушка.
– - Что же ты не прислала мне сказать о своей болезни?
– - Я не хотела тревожить тебя, Алеша.
– - Но теперь, Настя, ты здорова?
– - Да, да, милый...
– - Тогда отчего ты такая печальная? Ведь теперь нам надо радоваться, а печаль прочь. Как только поправлюсь, будем готовиться к свадьбе, я сегодня же поговорю об этом с отцом... Не волнуйся,
– - А мне думается, твой отец останется по-прежнему при своем убеждении, что я тебе -- не пара.
– - А я говорю, что отец теперь согласится; ты нравишься ему, он хвалил тебя, называл милой и воспитанной девушкой.
– - И все же едва ли отец разрешит тебе на мне жениться, -- возразила девушка жениху.
И она не ошиблась: когда в тот же день Намекин заговорил с отцом о своем желании жениться на Насте, старый генерал ответил:
– - Ты вынуждаешь меня повторять то, что я уже недавно говорил: майорскую дочь я никогда не назову своей невесткой и никогда не введу ее в свой дом... Я сознаю, что мои слова покажутся тебе резкими, даже жестокими, но ты сам заставил сказать их.
– - Батюшка, что вы говорите, что говорите?..
– - В голосе молодого Намекина было слышно чуть не отчаяние.
– - Ведь этими словами вы причиняете мне боль.
– - Что делать!.. Еще раз повторяю: ты сам этого хотел.
– - Вы... вы безжалостны ко мне, батюшка; вы хотите разрушить мое счастье. Никого я не смогу так полюбить, как люблю Настю... И я женюсь на ней во что бы то ни стало, -- твердо произнес молодой Намекин.
– - Алексей, ты еще не совсем поправился, я могу расстроить тебя. Поэтому отложим наш разговор до другого раза.
– - Зачем же?.. Уж если начали, то давайте, батюшка, продолжать.
Алеша, возражая отцу, сильно разволновался: лихорадочный румянец выступил на его исхудалых щеках.
Михаил Семенович заметил это и, зная, что всякое волнение может тяжело повлиять на здоровье сына, прервал неприятный разговор и вышел из комнаты, оставшись верным своим убеждениям, не позволявшим ему соглашаться на женитьбу сына на майорской дочери.
На другой день генерал стал собираться в свою подмосковную усадьбу.
– - Как так, неужели вы уедете?
– - узнав о намерении отца, спросила у него Марья Михайловна.
– - Да, уеду, и сегодня же... Ты, наверное, тоже поедешь?
– - Как, папа, разве нам возможно обоим ехать? Ведь Алеша не совсем еще поправился.
– - Поправится и без нас... Впрочем, ты можешь остаться до полного выздоровления Алексея, а я сегодня же уезжаю... Делать здесь мне больше нечего...
– - Но как же, милый папа? Ваш отъезд может огорчить Алешу.
– - Будь покойна, он нисколько не огорчится, если я уеду... Ему без меня будет удобнее ворковать с майорской дочкой.
– - Папа, вы что-то имеете против Насти. Напрасно это!.. Она -- милая, хорошая девушка, и нрав у нее прекрасный.
– -
– - Я никогда не осмелюсь возражать вам, дорогой папа, я только говорю о душевных качествах Насти.
– - "Душевные качества"... А почем ты знаешь ее душевные качества?.. Что, ты ей в душу заглядывала разве?
– - крикнул старик Намекин. Он не любил и не допускал никаких возражений, особенно со стороны дочери, которая всегда и во всем с ним соглашалась.
– - Ты поедешь со мной или нет?
– - Как прикажете, папа.
– - Хочешь -- останься, мне все равно.
– - Я поехала бы с вами, папа... но я так боюсь за Алешу, боюсь оставить его одного.
– - Напрасен твой страх! За Алексея не бойся: он будет не один, а с майорской дочкой... Она непременно поселится здесь, когда мы уедем.
– - Папа, что вы говорите, что говорите...
– - Я сказал правду... Да ты не красней, пожалуйста, ведь тебе не шестнадцать лет!.. Я даю тебе совет ехать в усадьбу; своим присутствием здесь ты можешь помешать своему брату и его возлюбленной.
В ответ на несправедливые слова отца Марья Михайловна горько заплакала.
Генерал сдержал свое слово и в тот же день выехал из Москвы. Он был сердит на сына и перед отъездом даже не зашел к нему проститься.
Марья Михайловна до полного выздоровления брата осталась у него в доме.
XV
Дом в переулке на Остоженке, занимаемый Тольским, теперь опять опустел; окна были наглухо закрыты ставнями, и опять на воротах появился ярлык с надписью: "Сей дом, со всеми службами, отдается внаймы". Однако охотников снять дом не находилось: чуть ли не вся Москва знала о таинственных привидениях, появлявшихся здесь.
Старичок дворецкий Иван Иванович и его приятель Василий, сторож, были рады, что Бог избавил их от беспокойного жильца. Ни один из них не слыхал, как ночью Тольский со своим камердинером вернулся из тюрьмы в свою квартиру, а затем уехал неизвестно куда. Оба они только тогда узнали, что их жилец убежал из тюрьмы, когда на другой день утром нагрянула полиция и произвела во всем доме тщательный обыск. Всех дворовых подвергли строгому допросу: мол, не знают ли они, где скрывается их барин или куда он уехал. Дворовые в один голос ответили:
– - Мы и знать ничего не знаем, и ведать не ведаем.
Полиция, думая, что дворовые скрывают Тольского, всех их забрала в участок, чтобы посредством розог дознаться от них правды. Но дворовые и под розгами показали то же. Да и на самом деле они не знали, куда уехал их барин. Поэтому, продержав несколько дней под арестом дворовых, их отпустили на все четыре стороны. Только кучер Тимошка сидел в остроге; за свое самопожертвование ему впоследствии пришлось поплатиться ссылкою на поселение.