Русский Бертольдо
Шрифт:
Во всяком случае, есть все основания полагать, что у русского читателя XVIII в., знакомого с романом Сервантеса еще задолго до появления его перевода (1769) [369] , характеристика Бертольдо — «герой сея повести есть род Езопа или Санхопансы» [370] — находила полное понимание.
Узнавание героя происходило и в демократических (площадных) театрах. Здесь народ традиционно увеселялся играми о Гаере и о царе Соломоне, в которых Маркольф / Бертольдо появлялся в роли шутовских персонажей (маршалка, Гаер), ни во что не ставящих премудрого царя [371] . В этой среде Бертольдо, можно сказать, знали в лицо. Когда в первых рукописных переводах он предстал перед русским читателем во всей своей красе:
369
См.: История русской переводной художественной литературы… Т. 1. С. 201–202 (глава написана Ю. Д. Левиным). Из рассказов А. Нартова известно, что Петр I, находясь в 1717 г. вблизи Дюнкирхена, выразил свое восхищение зрелищем множества ветряных мельниц такими словами: «То-то бы для Дон-Кишотов было здесь работы!» — цит по: Никанорова Е. К.Исторический анекдот в русской литературе XVIII века… С. 433.
370
Жизнь
371
«Царь Соломон и маршалка», «Соломон и Гаер», «Игра о царе Соломоне» — все «это были, по всей вероятности, шутовские сцены Соломона и Морольфа, которые и теперь еще входят в состав белорусского вертепного действа» — Морозов И. О.История русского театра до половины XVIII в. СПб., 1889. С. 282.
<…> малоличен, толстоголовой, весь кругл как пузырь, лоб морсливой, глаза красные как огонь, брови долгия и дикия как свиная щетина, уши как у вола, великоротой, криворотой, губа нижняя отвисла как у лошади, борода густая и гораздо ниже подбородка, похожа на Козлову, нос кривой и вверх поднялся с ноздрями широкими, зубы снаружи как у борова, ноги длинныя и толстыя как у лешаго, а тело же его все волосатое. Чулки у него были из толстого отрепья, все в заплатах, башмаки высокия, убранныя разными лоскутками и, коротко сказать, был он во всем не сходен с Наркизом [372] , —
372
НБ МГУ: Рук. 191. Л. 2.
в нем безошибочно распознали и Маркольфа [373] , и Эзопа [374] , и других персонажей, скроенных по тому же канону, например — балаганного Гаера. Его автопортрет из популярной интермедии первой четверти XVIII в., опубликованной Н. С. Тихонравовым, явно сопоставим с «описанием красоты Бертолдовой»:
Гаер (сидя, бьет себя в голову): Голова моя буйна! куда ты мне кажешься дурна! Уши не как у людей, будто у чудских свиней; глаза как у рака, взирают нимака. Рот шириною в одну сажень, а нос на одну пядень; лоб как бычачий, а волосы подобны шерсти свинячей. Брюхо — волынка: е! диконька детинка! [375]
373
Ср.: «Маркольф был приземист и толст. Голова у него большая, лоб широченный, красный и морщинистый. Уши — волосатые, достававшие до середины подбородка. Борода грязная и вонючая, как у козла. Руки скрюченные. Пальцы маленькие и толстые. Ноги кривые. Нос мясистый и горбатый. Губы большие и толстые. Лицо ослиное. Волосы, словно ежовые колючки. Обувь очень грубая. Чресла подпоясаны половинным мечем. Ножны потрескавшиеся посредине и у острия разошедшиеся надвое. Чаша у него была липовая, козлиным рогом украшенная. Одежды цвета самого гнусного, обтрепавшиеся и мятые. Ремни куцые, туника до ягодиц. Сапоги стоптанные» — цит. по: Соломон и Маркольф // Парламент дураков / Пер. с лат. Н. Горелова. СПб., 2005. С. 31–32.
374
Ср.: Эзоп «при немалом горбе, нос имел широкий, губы толстая, голову большую, тело неравное, брюхо толстое, ноги кривыя, а лицом чорен был; и потому Ефионом, то есть безобразным Арапом прозван <…>» — цит. по: Езопово житие // Езоповы басни / С нравоучением и примечаниями Рожера Летранжа… СПб., 1947. С. 13.
375
Тихонравов Н. С.Русские драматические произведения 1672–1725 годов. СПб., 1874. Т. 2. С. 485.
Мотив «внешнего уродства — внутреннего богатства» был, несомненно, хорошо знаком русскому демократическому читателю/зрителю, как и выходки безобразного героя, которые узнавались с полуслова. Интермедия «Царь Соломон и маршалка», не сходившая со сцен рогожных балаганов на протяжении всего столетия [376] , состояла всего из одного эпизода, минимизированного до голого буффонного гротеска, смысл которого объяснять не требовалось, — «сделать нос» власти, силе, всему, что «над». Маршалка (он же Гаер, Маркольф, Бертольдо) без лишних слов просто демонстрировал царю Соломону свой зад, да еще под аккомпанемент нескромных звуков (сжимая телячьи пузыри, подвязанные у него под мышками) [377] ! Бертольдо, делая то же самое (без звуков), выступал поборником идеи естественного равенства, которую он отстаивал не только словесно в споре с властью, но и «приветствуя царя ледвеями» (не желая поклониться, он влезал в дверь, косяк которой был умышленно понижен, задом) [378] .
376
Народные увеселения с игрой о царе Соломоне, которые происходили в Москве на масляной неделе, упоминаются в автобиографии знаменитого Ваньки Каина (История славного вора, разбойника и бывшаго московскаго сыщика Ваньки Каина, со всеми его обстоятельствами, разными любимыми песнями и портретом, писанная им самим при Балтийском порте в 1764 году. [М., Сенатская тип.], 1782. С. 57–58).
377
«Царь Соломон и маршалка» // Ровинский Д. А.Русские народные картинки. СПб., 1881. Т. 5. С. 253–254; см. также: Морозов П. О.История русского театра… С. 282–283.
378
В рукописи НБ МГУ текст с этим эпизодом утрачен, в настоящей публикации восстановлен по списку ГИМ. См. также: Космолинская Г. А.«Естественное равенство» как тема плутовской литературы… С. 117–124.
Мирное сосуществование различных версий романа Кроче («народной» и «элитарной») в России XVIII в. придает особое звучание проблеме трансплантации чужого текста в новую языковую среду и его восприятия. Здесь особенно хорошо видно, как разошлись пути смеха. Если в «Бертольдо», по версии французской «Biblioth`eque», предназначавшейся для дам, эпизод с приветствием царя «ледвеями» безоговорочно изымается, то в балаганной интермедии «Царь Соломон и маршалка» неприличный жест в сторону власти, доведенный до крайности, собственно и составляет все ее содержание.
Глава 3. «Бертольдо» и его русский читатель XVIII века
Касательно содержания сей книжки можно сказать: содержание ея нравоучительное забавно <…>
Неприлежныя
379
Запись 1856 г. в списке «Бертольдо» (1751) — ГИМ ОР: Муз. 839. Л.45 об.
380
Рукопись под названием «Приписание орлам» (на корешке), сер. XVIII в., — РНБ OP: Q XV 19. Л. 58 об. — 59 (в описи числится как «Сборник сатирических стихов»).
Вопрос о русском читателе итальянского комического романа о Бертольдо вовсе не такой простой, как может показаться. Эта забавно-двусмысленная, иногда откровенно дерзкая «народная» книжка, которую у нас на протяжении XVIII столетия неоднократно переводили с разных языков, совершенно неожиданно обнаруживается в очень далеких друг от друга слоях русского общества.
Нет ничего удивительного в том, что русский демократический читатель XVIII в. знал о «подвигах» Бертольдо — присутствие романа Кроче в народном чтении не было случайным. На Руси давно познакомились с ближайшими прототипами этого персонажа — античным Эзопом романной традиции и средневековым Маркольфом (Китоврасом) из европейских сказаний о Соломоне [381] . Сам плутовской архетип, воплощенный в итальянском протагонисте, распознавался в низовой среде без труда: глуповато-простоватая или крайне безобразная маска, за которой скрывается хитроумный герой, — привычный топос русского сказочного фольклора, в героях которого нельзя не узнать Бертольдо. Так же очевидна его близость к комическим персонажам площадных театров (Гаер, Петрушка, маршалка и др.), которые, в свою очередь, как показывают исследования [382] , многими нитями связаны с итальянской комедией дель арте.
381
Впрочем, Маркольф/Морольф был известен русскому читателю не только как Китоврас: в низовой письменности XVIII в., как свидетельствует крестьянин Ивин, циркулировал «перевод с немецкого целой поэмы о Морольфе» ( Ивин И.О народно-лубочной литературе (К вопросу о том, что читает народ. Из наблюдений крестьянина над чтением в деревне) // Русское обозрение. 1893. № 9. С. 251).
382
Pesenti М. С.Arlecchino е Gaer nel teatro dilettantesco russo del Settecento. Contatti e intersezioni in un repertorio teatrale. Milano: Guerini Scientifica, 1996; Пезенти М. К.Комедия дель арте и жанр интермедии в русском любительском театре XVIII века. СПб., 2008.
Гораздо более странно выглядит «Бертольдо» в библиотеках людей просвещенных, тем более высшей российской знати. Здесь следует сделать оговорку. Конечно же, речь не идет в первую очередь об оригинальном тексте романа Кроче начала XVII в. или о его русских рукописных переводах следующего столетия. Скорее в русских книжных собраниях XVIII в. можно обнаружить итальянские издания поэтической версии «Бертольдо, Бертольдино и Какасенно», созданной Академией делла Круска, разноязычные театральные либретто на тот же сюжет, французские переделки или же их русские печатные переводы. Очевидно одно — многогранность феномена «русский Бертольдо» обеспечивала этому тексту широту бытования.
Двойственность, присущая сознанию переломных эпох (в России этот перелом наступает с конца XVII в.) [383] , не могла не отразиться на восприятии культурных новшеств во всех областях русской жизни. Менялось и отношение к рекреативной литературе, нацеленной, в отличие от традиционно-душеполезного чтения, на простое развлечение, забаву и смех. Она знакомит русского читателя с различными образцами европейского романа — авантюрно-любовного, рыцарского, плутовского, — уже с 1730–1740-х годов начиная составлять заметную часть его книжного обихода. Таким образом, обогащение репертуара низовой письменности новой беллетристической литературой происходило прежде всего за счет переводов. Большинство из них так никогда и не были напечатаны, но оставались востребованными вплоть до конца столетия.
383
См. об этом, например: Панченко А. М.Русская культура в канун Петровских реформ. Л., 1984.
Читатель, однажды испытавший на себе магию романа, неизбежно начинал проявлять интерес к художественному вымыслу [384] и, в конце концов, к литературе занимательного свойства, не имеющей в виду никакой пользы. Сдвиг читательских интересов в сторону «неполезного чтения» в России, по наблюдению Элизы Малэк, стал очевиден во второй половине XVIII столетия [385] .
Однако изучение рукописной народной книги традиционного содержания (четьего сборника, не утратившего своего влияния на читателя на всем протяжении восемнадцатого и даже в девятнадцатом столетии) приводит, казалось бы, к совершенно противоположному выводу. Суть его в том, что народное чтение развивалось своими консервативными путями, мало связанными со светской тенденцией в литературе. И тогда, считают исследователи, возможно, стоит «пересмотреть наше представление о народной культуре и народной книге на Руси, традиционно связывающихся с фольклорной, сатирической и юмористической струей» [386] .
384
При всей неоднозначности отношения к роману, которое прослеживается на протяжении XVIII в., его притягательность не оспаривалась даже строгими критиками, вынужденными признавать, что « хорошиероманы вообще много способствовали внушить охоту ко чтению книг» — Санктпетербургский вестник. 1778. Апрель. С. 316 (подчеркнуто мной. — Г.К.).
385
Malek Е.«Неполезное чтение» в России XVII–XVIII веков. Warszawa; L'od'z, 1992. С. 47, 61.
386
Фокина О. Н.Древнерусский сборник поздней рукописной традиции. Проблема народной книги // Русская книга в дореволюционной Сибири. Археография книжных памятников. Сб. научных трудов. Новосибирск, 1996. С. 50. По мнению Е. К. Ромодановской, в Сибири читателями светской литературы было лишь купечество и посадское население, а «крестьянство и духовенство и в конце столетия продолжали читать в основном произведения древнерусской литературы» ( Ромодановская Е. К.О круге чтения сибиряков в XVII–XVIII вв. // Исследования по языку и фольклору. СО АН СССР. Новосибирск, 1965. С. 252).