Русский Эрос "Роман" Мысли с Жизнью
Шрифт:
Любопытство и опыт
Но в общем это: пытаться войти во грех и во искушение — и чистым остаться. А это нельзя: потому что для чего я ввожу себя во грех и искушение? — Оттого, что «хочу все знать» из любопытства, т. е. уже любопытством тебя грех и оковал, увязал за собой. Потому запрет вкушать от древа познания был узами не на дух, мысль и лицезрение света, а на слюнявое любопытство — как собака, высуня язык, истекает (недаром про женщину говорят: «исходит любопытством») в предвкушении. Любопытство — сосущее и присасывающееся. Это есть чувственность в уме, его въедливость. Это секс — частичка в Эросе. Эмпиризм в науке: верить только опыту, непосредственно чувственному контакту с вещью — это как ребенок хочет все на зуб обкусать, облизать, во рту подержать вещь; это оральный эротический акт — детскость, инфантилизм мышления: когда даже глазам и ушам — на зрение и слух не верят, но лишь органам осязания, обоняния и вкуса — т. е. непосредственному касанию. Если вспомнить проделанный в предыдущий
Итак, поскольку познание есть эротическое соитие духа со вселенной, то и в Логосе, значит, та иерархия и лестница, что есть в Эросе, — полностью сказывается. И как есть Эрос-прародитель и Эрот-рожденный (Амур-секс), как есть первый Адам Человек и Адам при Еве, частичный, половой, — так Ум и уменье, Разум и рассудок. И рассудок (частичный ум) — как Адам при Еве, состоит при эмпирии: как устроитель и оформитель касаний монады о вещество, контактов формы о материю и заглатываний ее: как оно, это дело, происходит
Из утробы на свет
Но это все познание утробного периода — без света, с огнем, светильником искусственным — самодельным, кустарным, для внутреннего употребления. Потому рассудок никогда не уверен, не может претендовать на истину (то, что есть), однако в скептицизме дерзает свой предел и тупость объявить всеобщим пределом Хотя в этом признании ему дана спасительная скромность: благодаря тому, что рассудок невысоко ставит себя и претендует давать не идеи, а организующие опыт концепты и конструкты, он может работать
Кант отграничил мир явлений от вещей в себе Явление есть вещь, для нас повернутая, чувственно с нами соприкасающаяся, и познание мира явлений — это сексуально-утробное, сосательное общение с бытием. Глаза еще не раскрылись, зрения и света нет, и безглазое тело губкой сосет — и вот все, что оно знает. Но вот человек выбил дно и вышел вон: родился, отсосался, встал на ноги, вертикально вознес голову, открыл глаза — взвидел божий свет, и в него вошел ум. Он узнал величие, возвышенность и необъятность бытия. Сосущий и безглазо касающийся не может иметь идеи простора и великого, он знает лишь тесно прилегающее, а это все — вот тут, возле, около, в точке, руку протянуть: все малое и такое же, как я, по моим меркам. А вот вышел вон — и исчезли облегающие воды. Ведь зародыш в пузыре из воды вынашивается — как бочка по морю плывет, и человек, рождаясь, из вод на легкий воздух и твердую землю выходит Значит, при выходе из утробы рождается вместо синкретических вод — и бытия как воды (Фалес) — различение твердого (жесткого, неуступающего) и легкого (летучего, податливого): куда можно и куда нельзя шевельнуться. И все последующее развитие — это в «можно»: в воздух, в высь, куда мир уступает — и, значит, манит; не в землю же врастает человек, а в небо вырастает: как огонь и фалл, что оба равно преодолевают силу тяжести и имеют силу тянуться вопреки ей вверх. Возникает дальнодействие. И если в этих условиях я опять продолжаю полагаться лишь на опытное знание — это значит, что я хочу все ухватить, низвести до себя, до уровня своих представлений и в рот положить — т. е. продолжаю действовать как сосунок; а сам я по составу в этом акте — лишь земля, материя, сила тяжести, обладающая способностью низводить
Но огонь-то, например, этому не поддается. Попробуйте узнать, что такое огонь, попытавшись повернуть, изогнуть язык пламени так, чтобы он шел сверху вниз и искры летели вниз, «вы просто потушите огонь и ничего о его природе не узнаете. И когда откроются глаза и виден свет станет, который изливается опять сверху: как дар, как откровение, — попробуйте понять, что он такое, схватив кусок света (но так, чтобы не выпустить из рук, окружить его со всех сторон материей, землей), — и вы получите не свет, а тьму, правда, уже как идею чего-то связанного со светом: как то, что не есть свет. И все открытия эмпирии в своих высших проявлениях как раз единственно могут открыть и утверждать именно о журавле света через синицу тьмы в руках И какие бы сложнейшие ухищрения и приборы ни воздвигала эмпирия, то все будет воздвиженье Вавилонского столпа — т. е. заполнение неба землей, а не узнание того, что есть небо (само и поистине) Однако эти последние мои твердые различения что-то мне не нравятся. Ведь контакт-то происходит, соитие осуществляется, а ведь выше мы вывели, что в высший миг соития не знаю, что я ощущаю: ее или себя, женское или предельно мужское? — и то, что это уже неважно, что четкие различения и формы утратили смысл, и восстанавливается единое: Человек (андрогин), — это-то и дорого и есть радость. Значит, неважно, что в
И все же это — на уровне низовом. Это попытка понять всеобщий мировой Эрос, зная только секс и пытаясь лишь его раздуть до неба. Когда человек вышел на воздух и свет, необходимо становится дальнодействие: соитие без касания, без чувственного контакта: чтобы сообщаться не с ближним (тем, что под рукой), а чтоб шло сообщение малого, меня, — с великим. Если в утробе, когда я сосунок и эмпирик, я не знаю высокого, а сужу обо всем через себя, и мир вижу эгоистически: как облегающее меня телесное существо, — то теперь я воспринимаю свою малость и величие мироздания; и теперь, хотя (желая) расти, я меряю себя миром, и мир падающей звездой бросает в меня свое семя: идею микрокосма, духа — и меня, как части лишь, но имеющей надежду. Итак, возникает задача соединения без непосредственного контакта, касания, соприкосновения. Ориентироваться (встав на ноги) уже мы начинаем не на ощупь и не по запаху, а на зрение и слух, — чувства уже более теоретические, чем эмпирические. Правда, язык наш так устроен, что оттягиванья верха вниз допускает, а подъятия низа вверх нет: например, можно сказать, что глазом я обнимаю (дело рук, тела) всю окрестность, зрением впитываю (дело обоняния, запаха) краски мира, глаз вкушает сладость (вкус, заглатывание) солнечного луча Но нельзя сказать: «я услышал ступнею песок», «я узрел аромат магнолий», хотя уже можно сказать: «я услышал запах цветов» — но это оттого, что слух: «чу!» — чутье, его процесс сродни осязанию и касанию, и недаром глухие слышат телом (волны о него бьются), а у кузнечика органы слуха — в ногах; да и у нас в ухе помещается вестибулярный аппарат, т. е. орган телесного равновесия (кстати, вот еще свидетельство того, что человек устроен на дальнодействие, с расчетом на него ориентирован в мире: если поползновение ориентируется нюхом, то вертикальная походка — слухом). То же и выше: можно сказать «умозрение», «я узрел истину», «надо различать понятия» (от слова «лицо» — то, что зрится). Т. е. можно объяснить ум. знание — через видение, свет, как прозрение: что мы умом — видим. Про вдумыванье можно сказать, что это вслушиванье, мысль роет глубину мира, взлетает ввысь: телеснопространственно ее выражая. Но нельзя сказать: «я понял взглядом красоту этой долины», хотя можно сказать: «слух узнал родные звуки»; так что выходит, что и обратное, сверху вниз движенье в языке тоже происходит
Я вижу умными очами Колумб российский между льдамиИтак, эмпирическое познание — близкодействие, ощупыванье, точность. Умозрение ж — есть проникновение на расстоянии, дальнодействие, его объект и дело — интеллектуальная красота. Платон, Шеллинг… Интуиция, как проникновение в поры бытия, более чувственна, сексуальна — из способов познания. Недаром у французов и евреев развита: Бергсон..
Эрос похорон
Но как в младенце совпадают Эрос и Логос (устами младенца истина глаголет, ибо он божественная душа, невинная; а с точки Эроса младенец — чистый фаллик), так и смерть есть высшее торжество как Логоса, так и Эроса — ив этот миг они опять дружны и в единстве. Закончен путь человека из природности в социальность, завершен он; осталось его дело — чистая, бестелесная, неплотская выжимка из его состава; и похороны — высшее торжество общества, где оно демонстрирует, что лишь в нем человек может остаться бессмертным — как дух. Но смерть выжимает слезы, и никогда из-за человека этого не лилось столько влаги — как на тризне, на поминках. Это человек-фалл, став навеки прямым, костью, и влагаемый в коре дерева (гроб) во чрево земли, — своим последним путем источает, сеет вокруг себя влагу, орошает бытие и умягчает
Однако и здесь есть между Логосом и Эросом разделение труда. Похороны официальных и общественно-значительных лиц бесслезны. Слезы льются из-за «ничем не примечательных» людей, которые проявлялись дома, в семье, в частном кругу человеческих отношений. Брошенных, нищих духом прибирает и вознаграждает Эрос. Покинутых Эросом венчает Логос (ореол славы вокруг телесно хилых и эротически незначительных людей)
Четыре стихии в человеке
Какая разница, когда я сел? Ну пусть в 11 — будто для умозрения есть время… Умозрение — житель вечности, и сейчас мы туда прейдем — только отрясем прах — не прах, а искры злобы (ибо она — огненна)
Ночью проснулся и среди многого думал о своем составе и чего мне недостает. Жестка, черства моя земля — огнем иссушена; и хоть вода есть: сок Эроса бьет, соплив я (перед кем застыдился, идиот! — кто тебя читать-то будет?), но окованы источники, и с трудом прорывается из меня влага: дик и трудно схожусь с людьми и женщинами
И воздуха мало (потому его так люблю): искривленным ущельем носа и слизью доступ ему в меня затруднен. И предстал мне состав человека: как посту пенчатое просветление и облегчение снизу доверху: