Русский флаг

Борщаговский Александр Михайлович

Недавнее сражение словно перевернуло все в Дмитрии.

Прожитые годы теперь казались подготовительными классами, преддверием настоящей жизни, той, в которой непременно будут и интересные люди и значительная цель. Жизнь не может, не должна разматываться бессмысленной чередой лет. Должен быть и идеал, возвышенный, достойный того, чтобы ради него пожертвовать и жизнью... Зарудный, вероятно, знает свою цель. В глуши, за тысячи верст от столицы, он сумел прекрасно образоваться. О петербургских журналах, о Белинском он говорит так, словно только вчера явился из столицы,

еще разгоряченный литературными баталиями. Дмитрий жил в Петербурге и как-то прошел мимо важного, самого важного...

Свеча догорела, вспыхнув и ярко осветив напоследок комнату. Из портовых мастерских доносились частые удары, точно кто-то бил палочкой, обернутой в суконку, по хрустальной чаше, затем суконка падала, и хрусталь начинал петь чисто и звонко. Необыкновенная ясность разлита вокруг. Может быть, поэтому и сердитый, хриплый голос караульного у казенных магазинов, и окрик часового у порохового погреба, и звук шагов по дороге, и настороженный шепот листвы - все звуки, наполняющие петропавловскую ложбину, так отчетливо долетали до Дмитрия. На вершине Николки пел дозорный камчадал; пел давно, в одной тональности, не повышая голоса, будто рассказывал друзьям длинную историю, которой хватит до самого утра.

– Славный край!
– прошептал Дмитрий. Ему теперь не хотелось слышать скептических замечаний брата.

– Прекрасный!
– вторил ему Пастухов. Он давно искал случая выразить волновавшие его чувства, но робел в присутствии Александра.
– Иногда мне кажется, что я нашел ту землю, к которой давно и безотчетно стремился, еще сам не зная того, что надобно мне. Простые люди, труд, заботы, лишения. Честные, открытые люди...

– И Настенька?..

– ...и Настенька!
– признался Пастухов, забыв об Александре.
– И возможность отплатить этим людям за радушие, за любовь. Возможность испытать свой жребий здесь, в невыразимой дали от Кронштадта. Это ли не счастье, Дмитрий Петрович?

Дмитрий молча стиснул плечо мичмана.

– Не может эскадра сняться с якоря и уйти в море? Ночью?

– А вы боитесь этого, Константин?

– Хочется сделать так много!

– Успеем, - уверенно сказал Дмитрий.

– Хочется еще раз увидеть людей такими, как в день сражения.

Дмитрий следил за женщиной, шедшей по дороге, мимо офицерского флигеля. Сначала возникло неясное пятно, затем показалась стройная фигура девушки.

"Маша!"

Дмитрий многозначительно сообщил брату:

– Саша, Марья Николаевна идет.

– К нам?

Койка заскрипела, газета, шелестя, упала на пол.

– Не знаю. Я позову ее.

– Не нужно, - попросил Александр и настойчиво повторил: - Слышишь, Дмитрий, не зови!

Маша поровнялась с флигелем, и Дмитрий вспомнил ее появление на батарее, вопрос девушки об Александре, на который он тогда не обратил внимания. Дмитрий обидел ее, но, в сущности, он хотел ей добра и благополучия, именно поэтому он и отослал Машеньку.

– Она нравится тебе, Саша?

– Глупости!
– поспешно ответил Александр.
– Не зови ее, это неприлично.

Безразличные,

резонерские слова брата подзадоривали Дмитрия.

– Ма-арья Николаевна!
– окликнул он и, спрыгнув на плотно утрамбованную вокруг флигеля землю, пошел к Маше.

Маша остановилась на дороге.

– Я поступил дурно, не сердитесь на меня, - сказал он ей.
– Я не хотел причинить вам боль.

Маша сердилась. Это было заметно по упрямому наклону головы, по тому, как она принужденно, нехотя протянула Дмитрию руку. Но он завладел рукой и крепко стиснул ее, ожидая ответного пожатия.

– Поймите, Машенька, и меня. Я растерялся. Ведь не каждый день приходится меняться выстрелами с целой неприятельской эскадрой.

Маша попыталась отнять руку.

– Не отпущу, - упорствовал Дмитрий.
– Клянусь, не отпущу до самого полного прощения!

– Я прочитала вашу записку, - проговорила Маша таким тоном, словно навсегда отказывала Дмитрию в прощении.

– Записка - ничего! Пустяки!
– сказал Дмитрий примирительно. Послушайте, как бьется мое сердце.
– Он бесцеремонно потянул ее руку к груди.
– Прощение или смерть?

– Зачем вы прогнали меня?

– Ах, если бы я знал, что на батарею пожаловала Марья Николаевна Лыткина!
– продолжал Дмитрий весело.
– Я-то ведь думал, что это явилась Машенька, маленькая Машенька, которой нельзя быть там, где смерть и кровь.

Маша закусила пухлую губу, помолчала немного и, глубоко вздохнув, сказала с улыбкой:

– Бог с вами... Только я вам когда-нибудь отомщу...

– Согласен! А сегодня окажите нам честь, посидите с нами. Там Пастухов, Александр. Сегодня у нас особый день - словно праздник какой. Хочется открыть объятия миру, жизни, понимать каждый, самый ничтожный ее шорох.

– Мне надо идти.

– В такой час? И одной?

– Я привыкла. Мне нужно повидать господина Зарудного.

– Можно с вами?

Сегодня Дмитрий был решительно неспособен соблюдать такт и приличие. Потянуло к Зарудному - и делу конец.

– Анатолий Иванович гостеприимный хозяин, - сдержанно сказала Маша и добавила со странной поспешностью: - А я буду рада попутчику.

– И не одному! Пастухов!
– закричал Дмитрий.
– Бери гитару - и за мной! Саша!

Александр не отвечал. Зазвенела многими голосами гитара - это Пастухов выпрыгнул из окна.

– Саша!
– повторил Дмитрий.

Молчание.

– Ну и пусть его!

По пути они нагнали странную процессию, которая унылостью и безмолвием напоминало похоронную. Тихо скрипел нагруженный возок. За ним шли трое - один очень высокий, несмотря на то, что он наклонялся, точно отыскивая что-то, полная женщина в темном, с желтым гарусным бурнусом на плечах и мужчина в шерстяном пледе, с вязаным шарфом вокруг шеи. Они двигались медленно в сторону Култушного озера. Это были почтмейстер, Трумберг и верная Августина. Напуганный обстрелом, убийством Андронникова и арестом Чэзза, Диодор Хрисанфович поспешно подготовился к эвакуации и, получив согласие Завойко, отбывал в Старый Острог.