Русский флаг
Шрифт:
– Еще бы!
Вошел священник Логинов, но Максутов закрыл глаза и упрямо ждал, пока он уйдет.
– Слава богу!
– сказал он, усмехаясь, когда угрюмый Логинов прикрыл за собой дверь.
– У меня еще осталась рука, чтобы перекреститься самому...
Едва улетучился едкий запах уксусных курений, который врывался в палату из обширной залы, когда открывали дверь, к Максутову заглянул Иона. Упругими колечками покатились по комнате сочные "о" иеромонаха. Выразительным жестом
Она вышла в залу, занятую ранеными матросами и стрелками. Между койками хлопотали фельдшерские ученики, старые матросы из инвалидной команды и Харитина.
Вильчковский приветливо улыбнулся Маше. Он только что ампутировал ногу у молодого матроса с "Авроры" и поручил его фельдшеру для перевязки. В приоткрытую дверь доносилась болтовня Лыткина.
– Веселый у вас отец, Машенька, - бросил на ходу Вильчковский.
– По-моему, неприлично кричать здесь без умолку. Весь этот шум, латынь...
– Что вы, друг мой!
– Вильчковский удивленно остановился.
– Латынь! Это музыка для уха раненого. Он слышит ученые слова и верит в спасение, в чудо. Ваш батюшка кажется ему магом, чародеем. Веселье и ученость бальзам для больного.
Молоденький матрос умоляюще смотрел на Харитину:
– Сестричка, во-о-дочки!
Харитина поднесла ему чарку и, приподняв голову, влила водку в открытый рот. Это, с разрешения Вильчковского, уже в третий раз.
Матросу казалось, что она хитрит, недоливает. Глаза в глубине были словно накалены докрасна от боли.
– Еще, еще, красавица! Что ты меня наперстком поишь?
– Абордаж! Абордаж!
– с досадой басил из угла раненый бритоголовый матрос.
– Кажись, я умру на судне, а того абордажа и в глаза не увижу...
– Эх, силен я, братцы, врукопашь драться!
– воскликнул молодой матрос, сожалея о том, что ему не выпало показать этого на деле.
Отдаленный грохот, то слабый, то усиливающийся, оживленно обсуждался в самом благоприятном для Петропавловска смысле.
Маше было легче среди этих людей. Для большинства из них Петропавловск чужой, случайно встретившийся в жизни порт. А какое сердечное участие к его судьбе!
Матрос с ампутированной ногой тихо позвал Харитину.
– Сестричка, - прошептал он, - ты не засватана, а?
Харитина склонила над ним белое смеющееся лицо:
– Нет.
– Это ладно. Меня дожидайся. Спишут меня с корабля - оселюсь у вас...
– Небось дома невесту оставил, - сказала Харитина, поправляя подушку.
– Оставил, - не сразу признался матрос - Зазнобушку. Гордая она, без ноги не возьмет.
– А как же я?
– удивилась девушка.
– Ты добрая, ты жалеть станешь! Дай чарочку, сестричка!
–
– строго оборвала его Харитина.
Иона позвал Машу. Он вышел из палаты в глубоком расстройстве, горестно покачивая головой.
– Впал в великое уныние, - сказал Иона и беспомощно развел руками. Привязанность к мирской суете и недостаток веры! Побудьте с ним.
Маша вошла в палату. Максутов не видел ее, но, вероятно, услышал шаги или просто почувстовал присутствие девушки.
– Марья Николаевна?
– Я здесь, - ответила Маша, которой показалась тяжелой, давящей атмосфера этой комнаты.
– Скажите, когда я упал, артиллеристы побежали с батареи?
– Нет.
– Мне казалось, что мимо меня пробежали люди...
– Артиллеристы оставались и вели огонь из последней пушки.
Максутова передернуло. Значит, все шло своим чередом? Словно кто-то обворовал его, кто-то посягал на его славу. Неужели не он сделал последний выстрел?
– Вы хорошо помните, Маша? Это важно.
– Помню. Батарея сопротивлялась, пока мичман Пастухов не приказал заклепать орудия и уйти...
– Бессмысленно... Глупо...
– Что?
– не поняла Маша.
– Сопротивляться... Они слишком сильны, - тихо сказал Максутов.
Его охватила непонятная злость. Мелкая, будничная, отвратительная, как малярийный озноб. Зачем она говорит неправду? Он ясно видел сапоги бегущих матросов, слышал топот ног у самого уха. Или она хотела успокоить его? Глупо!
– Вы нравились мне, Маша, - прошептал он неожиданно.
Маша молчала. "Кажется, Вильчковский идет".
– Почему вы молчите?
– Мне нечего вам сказать.
– Понимаю, - мучительная улыбка сделала лицо Максутова неприятным, отталкивающим.
– Я скоро понял, что мы не подходим друг для друга. Вы созданы для господина Зарудного...
Маше трудно молчать, трудно сдерживать себя, помнить, что перед ней тяжело раненный офицер.
– Я не люблю господина Зарудного.
Она старалась говорить мирно, безразлично, но слова звучали вызывающе.
– Полюбите... Он упрямый человек... Азиат... Такие ждут десятилетиями.
Маше захотелось вдруг рассказать о Мартынове, об их давнишней дружбе. Зачем? Он не поверит.
– Я никого не люблю, - упрямо сказала Маша.
– Полюбите... Куда вам от него деваться... здесь, на Камчатке...
Внезапно Маша побледнела и бросилась к окну. Колени больно ударились о койку, но она не почувствовала этого. В синих, широко открытых глазах мелькнули изумление и страх.
– Что случилось, Марья Николаевна?
– На Никольской горе неприятель... Боже мой! Ничего не удалось сделать...