Русский капкан
Шрифт:
– А если будешь лежать в гробу?
– Ты прав, дружище.
– Обещали к осени смести большевиков…
– Кто обещал?
– Обещали к весне управиться.
– Надейся… Нам преданные русские воюют без усердия.
– Генерал Миллер, что он до конца выполнит свой союзнический долг.
– Сами русские говорят: обещанного три года ждут…
В дневнике капрала Клемента Гроббела есть такая запись:
«И в России мы наконец-то дождались весны. Дождемся ли команды: “На корабль! Домой!”?»
– Русские, они что – разве не соскучились
Русские, оказывается, разные. И по-разному воюют…
В середине апреля, в паузах между боями, Северный фронт подвергся всеобщей санитарной обработке. Санитарная инспекции, прибывшая из Москвы, принялась инспектировать Шестую Красную армию, которая с самой осени не выходила из боев.
Армия зиму выдержала – ни одного тифозного!
– Какой может быть тиф, если мы воюем в тайге, на морозе, в здоровом климате? – так из штаба фронта отвечали в Москву.
Здесь не столько было уверенности, столько бахвальства. Это понимали и в Москве. Особенно бедствовал юг России. Тиф косил людей, невзирая на то, кто они – военные или цивильные. Больше доставалось военным – их донимали холода, заедала вошь, далеко не всегда в желудок попадала горячая пища.
Москва требовала ежедневно сообщать о санитарной обстановке в районе боевых действий.
Докладывали:
– Санитарная обстановка под контролем.
С тех пор, что в России не творится, все «под контролем».
Москва спрашивала:
– Есть ли контакты с местным населением?
Докладывали:
– Контакты есть, но не тесные, по причине редких и малолюдных населенных пунктов.
Но тиф наступал на север быстрее красноармейских частей.
Кавалеристы Пермиловского партизанского отряда подобрали на дороге мужчину и женщину. Женщина тащила тележку. За тележку держался мужчина в шерстяном платке. Он с трудом передвигал ноги. Партизаны спросили: что за нужда заставила уйти из дому?
– Тиф. У нас нет больницы. Мы из Клещево.
А село Клещево на реке Онега. И это не первая семья, которая стремилась выйти на железную дорогу, наивно полагая, что по железной дороге попадут в Архангельск, а в Архангельске большая губернская больница, где всегда принимали больных из таежной глубинки.
Партизаны были предупреждены: при обнаружении тифозных, немедленно сообщать в штаб фронта.
Мужчина по дороге в Обозерскую скончался. Местный врач подтвердил: да, это тиф.
Тревожную весть партизаны передали через линию фронта. Командарм приказал срочно доложить в Москву.
Москва отреагировала своеобразно – прислала на Северный фронт санитарную инспекцию.
И в Белой армии только и разговоров о тифозных. Таежные деревеньки, где тиф косил и старых и малых, предавали огню. Были созданы санитарные команды. Они обнаруживали лежачих больных с подозрением на тиф, бревенчатые стены обливали керосином, бросали факел. Горело все, что могло гореть.
По календарю давно уже весна, давно заявляла о себе ранними рассветами и поздними закатами. Померкли
На северо-востоке уже в третьем часу всходило солнце, но тепла от него было так мало, что солдаты предпочитали постоянно греться у костра. А уж по ночам – сам Бог велел. Кто стоял на посту, знает, что такое провести ночь без костра.
Под открытым небом Белая армия испытывала те же трудности, что и Красная. Костерки разводили, несмотря на запреты офицеров. Солдат наказывали, предупреждали, что неприятель может появиться внезапно, и глаза, привыкшие к свету костра, ничего не увидят. Солдаты заверяли, что ничего подобного не случится. В тайге на десятки верст тишина, безлюдье.
Тихо было и в Тулгасе, в таежном поселке барачного типа. Здесь дислоцировался 3-й Северорусский полк. До войны в поселке проживали сезонные рабочие, из березы гнали деготь, зимой охотились на белку. В войну бараки опустели, рабочие разбрелись по прибрежным селам.
25 апреля конная разведка Шестой Красной армии вышла на окраину Тулгаса и неожиданно наскочила на полевой пост. Был второй час ночи. Густые сумерки дышали знобящим холодом.
Солдаты на костре варили похлебку. Винтовки валялись рядом. Солдаты увлеченно о чем-то беседовали. Увидев подъехавших кавалеристов, не схватились за оружие. Несколько секунд молча рассматривали друг друга. Сидевшие у костерка – солдаты с погонами, у конников погоны отсутствовали, на фуражках алели красные звездочки.
– Сидеть. К оружию не прикасаться, – подал команду первый подъехавший. – Какой части?
Ответили дружно:
– Второго батальона 3-го Северорусского полка.
– Почему не сопротивляетесь?
– Нет смысла. А вот офицеры будут сопротивляться. У них на руках много крови.
– А на ваших?
– Мы еще не присягали. Дождемся красных – разойдемся по домам.
– Где офицеры?
– В штабе и в казарме. Отдыхают.
Вскоре пешим порядком подошла пятая рота второго батальона 156-го стрелкового полка. Красноармейцы окружили казарму, но бесшумно близко подойти не сумели. Из казармы их заметили. Кто-то скомандовал: «Батальон, подъем! В ружье». Завязалась перестрелка.
Офицеры оказали сопротивление. Прикладом выбили окно. Но первый же выбросившийся из окна офицер был убит, остальные не рискнули прыгать, чтоб скрыться в лесу, стреляли из окон.
Бой закончился уже при высоком солнце. Все девять офицеров батальона в плен сдаваться даже не пытались. Им предлагали выбросить из окна оружие. Но разумное предложение было отвергнуто.
Командир батальона подполковник Раснянский подорвал себя гранатой. Его все равно растерзали бы. Не раньше как месяц назад он собственноручно убил солдата, который подбивал своих товарищей бежать в лес и там дождаться прихода Красной армии. О готовящемся побеге командиру батальона донесли. Вот он и устроил «чистку».