Русский лабиринт (сборник)
Шрифт:
Не крестил бы ты, князь, топором,
Глядь – простил бы народ на потом…
Оттуда все это: «Пальнем-ка пулей в Святую Русь» (Блок), «Даже Богу я выщиплю бороду // Оскалом моих зубов» (любимый Есенин), «И солнце не потухнет, если христианство и кончится» (Розанов) и т. д. Были мы язычниками, потом – православными, потом – атеистами. И каждый переход – по принуждению, а не по совести. Теперь мы кто? Очевидно, все понемногу. Сам видел на крестном ходу: молодежь свечки от зажигалок – придется сказать – зажигает. Крестятся по-правильному, и то ладно. Кажется, Кириенко кто-спросил в телеэфире в качестве «убойного» аргумента: «А “Отче наш…” сможете наизусть?» Кириенко смог, но сама постановка вопроса… Знать наизусть «Отче наш…» – это уже круто. Соблюдать пост – круто. А раньше было –
Может, мы по искусству своему великому воздыхаем? Не интеллигентская прослойка, я имею в виду – Русский НАРОД? Да нет, народ после тяжелой трудовой недели отдыхает на «Аншлаге», на эстрадных фанерных концертах и во всех смыслах «голубых огоньках».
Мне говорят, что наш народ
На все плюет, когда не пьет,
И падок до эстрадных шоу —
Мешать ему нехорошо…
Один известный поэт-маньерист написал такой текст к песне: «Боже, помоги вдарить с той ноги…» К вопросу о религиозности на эстраде. И пошлости там же. По частоте радийных ротаций вершина нашего песенного творчества – Верка Сердючка. Дальше – только Киркоров. Кстати, мужики в банях все чаще после тоста, но перед употреблением говорят такое присловье: «А кто не выпьет – тот Киркоров». Хороший признак – давятся, но пьют все до дна. Сердючная киркоровщина тем не менее – любимая кормежка нашего населения. Вы думаете, люди, заходящиеся от хохота от шуток вечно криво улыбающейся Дубовицкой, будут потом так же упоенно читать Кузнецова или Кострова? «Это вряд ли», – сказал бы тов. Сухов.
Гюстав Лебон, характеризуя психологию народов и масс, очень верно подметил: «По мере прогрессивного исчезновения идеала раса все более и более теряет то, что составляло ее силу, единство и связность… То, что составляло прежде народ, известную единицу, общую массу, превращается в простую агломерацию индивидов без всякой связности, лишь временно и искусственно удерживаемых вместе традициями и учреждениями». Вот ответ на все вопросы – мы больше не РУССКАЯ РАСА. Не страна «тщеславных нищих», а страна равнодушных нищих. И материально, и нравственно. И дело не в технике поэтического письма, как думает еще один участник дискуссии, Е. Невзглядова. Была бы не «зябливая киса», а, скажем, «мерзлявая щеня», все равно это читать не будут. И более достойное не будут. Поэзия нужна для того, чтобы ее поклонники находили созвучность своих идеалов с идеей, мыслью, мироощущением певца. Но, как оказалось, поэзия стала заложницей тотального отсутствия убеждений и, соответственно, тех самых идеалов. Мы – больше не РАСА.
3. Вместо заключения
Что делать?
Герцен был, на мой взгляд, не прав, бросив: «Мы не врачи – мы боль».
Поэт не только боль, он знает,
Куда воткнуть иглу стыда…
Я же и отвечу, куда – «в жир подсовестной железы». Поэты, верните России русскую расу. Верните старые идеалы, если нет новых. Наш народ нужно лечить искренним и глубоким Словом, а не снимать температуру заумными виршами, запуская болезнь. Пишите не для себя, для людей, не на потребу, но будите совесть, и, может быть, народ, очнется. Неужели действительно:
Нет поэтов, осталась шпана,
Что обслугой рифмуют ложь.
Раз не хочешь скальпель, страна,
Получай зазубренный нож!
Искренне Ваш, Дмитрий Дарин.
...
2004
Сергей Есенин как зиждитель русского народа
К 110-летию со дня рождения
Летом 1926 г. Всероссийский союз писателей организовал поездку на родину Сергея Есенина, в село Константиново, чтобы увидеть места, с детства вдохновлявшие поэта на его поэтическое служение. Но, к удивлению членов делегации, они увидели захолустное село с обычной неброской природой средней полосы, воспетого клена у родительского дома не оказалось, вместо него стояли четыре молодых тополя, ни камня, ни белой горы тоже никто не увидел. С. Буданцев писал в недоумении: «Во всех четырех томах сочинений Есенина Ока не упомянута, кажется, ни разу, а между тем она – хозяйка пейзажа его родного села Константинова…»
Это
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами…
(«Черный человек») В Константиновской земской школе учился этот желтоволосый голубоглазый мальчик, баловался, дрался с мальчишками и слагал первые стихи, навеянные самой природой, окружающим бытом, первыми переживаниями детства, любовью бабки и деда, не чаявших души во внуке.
Ждут на крылечке там бабка и дед
Резвого внука подсолнечных лет…
(«К теплому свету на отчий порог…») Уже тогда вырезалась в его душе «божья дудка» («тогда впервые // С рифмой я схлестнулся…»), но учитель Власов, узнав о пристрастии своего воспитанника, отрезал: «Ты, Сережа, учись. А сочинять всякие глупости – это не твое дело. Рано еще тебе…» Да и любимый дед говаривал:
Года далекие,
Теперь вы как в тумане.
И помню, дед мне
С грустью говорил:
«Пустое дело…
Ну, а если тянет —
Пиши про рожь,
Но больше про кобыл».
(«Мой путь»)
В Спас-Клепиковской учительской школе Сергею, по воспоминанию современников, талант к стихотворству не только не помогал утвердиться среди сверстников, но, скорее, вызывал обратную реакцию, доходившую до драк. Но зато там юный Есенин понял – за свою мечту надо бороться, даже кулаками. А мечта была уже не столько романтическая забава, сколько задача, поставленная целеустремленным молодым человеком с «ухватистой силою» самому себе «…в мозгу // Влеченьем к музе сжатом…». Поэтому и разошелся с отцом, который настаивал на том, чтобы Сергей работал, как и он, в торговой лавке, занимался не «пустым делом». Со сколькими еще придется сходиться и расходиться, вернее, оставляя их на обочине и идя своей и только своей непроторенной дорогой национального гения.
В Москве – работа подчитчиком в Сытинской типографии, полтора года учебы в народном университете Шанявского, участие в литературно-музыкальном кружке И. Сурикова и… молодежное увлечение всеобщими революционными лозунгами. Участие в рабочих митингах, распространение прокламаций, антивоенная поэма «Галки», конфискованная еще в наборе суриковского журнала «Друг народа», обыски на квартире. Интересно, буйно, но… главного недостает. Стихи если и печатают, то в третьестепенных журналах, «толстые», солидные журналы его не замечают. (Я думаю, сегодняшние, печатающие «никаких», но зато своих поэтов, тоже проскочили бы.) Но мечта требует пытать счастья, и Есенин, получивший первые городские университеты жизни, направляется в столицу – Петроград.
Далее – волнительный («…с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта») и полезный (рекомендации) разговор с Блоком, хвалебная статья Гиппиус… и детская мечта как-то вдруг и сама собой сбылась – в несколько недель Есенин, еще недавно готовый быть рабочим у своего дяди на заводе в Ревеле, – желанный поэт в самых изысканных литературных салонах, его печатают, благосклонна критика, он входит в моду.М. Горький писал Ромену Роллану о Есенине тех лет: «…Город встретил его с тем восхищением, как обжора встречает землянику в январе. Его стихи начали хвалить, чрезмерно и неискренне, как умеют хвалить лицемеры и завистники. Ему тогда было 18 лет, а в 20 он уже носил на кудрях своих модный котелок и стал похож на приказчика из кондитерской». Чтоб не сожрали, как землянику, Блок в одном из писем предупреждал: «За каждый шаг свой рано или поздно придется дать ответ, а шагать теперь трудно, в литературе, пожалуй, всего труднее». Есенин это, надо сказать, сразу понял и действовал с чисто крестьянской сметкой. Позже он вспоминал в письме Н. Ливкину: «Когда Мережковский, гиппиусы и философовы открыли мне свое чистилище и начали трубить обо мне, разве я, ночующий в ночлежке по вокзалам, не мог не перепечатать стихи, уже употребленные?.. Но я презирал их – и с деньгами, и со всем, что в них есть… Поэтому решил просто перепечатать стихи старые, которые для них все равно были неизвестны». Примерно за год до смерти поэт опишет свое, так и не изменившееся отношение к своим воздыхателям намного жестче: