Русский лабиринт (сборник)
Шрифт:
– Ну, точно… Матрена. Сын у тебя, понял… дедуля?
Платон выпустил воздух из щек, будто штангу с груди сбросил.
– Дорогой мой Ветеран, Селиваныч мой дорогой, давай за внука, здоровый, вишь… как назовут-то, а? В честь деда небось не назовут, а жаль. Да куда там – в честь деда, нужен им такой дед? – Платон как-то сразу, без переходного состояния, пустился в печаль. – Им и отец такой не нужен был, а я уже было размечтался…
– Хорош кручиниться, – усмехнулся
– Да ну? – удивился Платон, вчитываясь в строчки. – Действительно. Вот же какая ядрена-матрена выходит. Столько лет – ни весточки, а тут… зовут даже… приглашают.
В глазах у Платона сверкнули слезы. Иван Селиванович взял бутылку и налил Платону до краев.
– Радуйся, дурак. Твой род продолжился, а ты плакать собрался. Давай за продолжение твоей фамилии! Готов?
– Готов, готов… – Платон утер глаза и счастливо улыбнулся. – Вишь, как оно вышло?
– Вижу… Матрена ты наша. Не у всех так получается. Поздравляю! – Иван Селиванович грустно улыбнулся в широкую бороду и хлопнул Платона по плечу. – От сердца поздравляю! Молоток!
Скоро Платон отправился еще за бутылкой и закуской, по пути заглянул на кухню – рассказать всем бабам про свое счастье, но там осталась только Василина. Платон тут же поделился новостью, Василина всплеснула руками и поцеловала Платона в щеку.
– Молодец, Платоша, извиняюсь, Сергей Васильевич, ой, молодец!
– Приглашаю в гости, – важно сказал Платон, – сегодня гулять будем. Приходи, Вась, и Серегу непременно захвати. Я сегодня счастливый!
Пока Платон снова бегал за беленькой, весть облетела весь дом. Не успел виновник торжества занести в свою каморку пакет с продуктами и вытащить из кармана штанов заветный бутылешник, в дверях появилась Салтычиха.
– Ты, говорят, сегодня дедом стал?
– Ну, не совсем сегодня…пока письмо шло…
– Неважно. – Салтычиха занесла в комнату свое крупнокалиберное тело, поглотив половину свободного пространства. – Поздравляю и – вот… – откуда-то на столе появилась бутылка без опознавательных знаков с чем-то красным. – Собственного настоя… на калине.
– Благодарствуй, Пелагея. – Платон весь светился. – Сади…присаживайся, куда удобно. Я пока колбаски нарежу.
– Да ладно, резальщик тоже, – благодушно заворчала Салтычиха, – дай сюда. Это дело бабье. Разливай пока.
– А что разливать-то, ядрена-матрена, водочку или эту твою настойку?
– Да что хошь, все одно ничего не останется.
– Тоже верно, – согласился Платон и взялся за магазинное, все-таки здесь риска было меньше.
– А! Парад-алле! – в комнату
– Сам ты уголовник, – не разобралась в искусстве Салтычиха, – да еще халявщик.
– Художника обидеть может каждый, как говорится, – не очень обижаясь, пожаловался Артист, подходя к столу и вынимая, как давеча сам Платон, бутылку из кармана штанов. – Берег для себя, на какой-нибудь праздничный случай… – Артист закашлял в кулак с зажатым пузырем. – А вот, вишь, праздник тебе выпал. Усек?
– Усек. Садись, прочистим трубы пока.
– Прочистим трубы, начистим зубы, – пропел Артист и подставил стакан.
– Подожди, Ветерана надо позвать, я у него начинал, в смысле, отмечать.
– Пропустите ветерана, у меня же ноют раны, – опять пропел Артист и пододвинул стакан вплотную к открытой бутылке. – Он сейчас сам завалится – я видел, как он пиджак свой драный надевал.
– Не драный, дурак ты, а ограбленный, – «культурно» подправила Салтычиха, выкладывая колбасные дольки на единственную нещербатую тарелку.
– Какая разница, все равно сейчас придет. Не томи, Платон!
Сергей Васильевич разлил полных три стакана – бутылка почти опустела. Салтычиха тяжело опустилась на стул, жалобно скрипнувший под ее могучим телом.
– Ну что, родимый, за внучка твоего, чтоб ему здоровьица да счастья поболе дедулиного!
Платон и Артист вздохнули на слове «счастье» и, чокнувшись с Салтычихой, задрали головы.
– Как твои внука назвать думают? – под лучок спросил Артист.
– Не знаю. Но не в честь деда, это точно, – снова вздохнул Платон.
– А с чего это дедовское имя им не подходит? – возмутилась Салтычиха. – Дети вообще вредные, это я даже как мать могу сказать. Пока растут – мучайся с ними, следи, сопли и говно вытирай, воспитывай, а потом начинается: мать плохая, все не по-ихнему, ты им только добра желаешь, а они за твое же добро тебя же в ребро.
– Так люди устроены, – философски заметил Артист. – Плохое лучше запоминается. Усек?
– Ну и чего такого плохого Платон, к примеру, своей Зинке сделал? – настаивала Салтычиха. – Кормил, растил, а потом не нужен стал – все! Жинка сбежала, дочь всегда за матерью, как нитка за иголкой, – и пропал мужик. Я вообще удивляюсь, что они про тебя вспомнили, Платон. На крестины хоть позвали?
– Позвали, позвали, – успокоил Платон, открывая бутылку Артиста, – вот скоро поеду, насчет билетов разузнаю да и поеду. Сегодня какой день?
– Среда, кажись, – подсказал Артист.