Русский лабиринт (сборник)
Шрифт:
Павлин тоже сплюнул – и от солидарности с Иваном и от презрения к этим особям женского пола, защищающимся этим полом, как щитом, от простой мужской правды.
– Вот-вот. И стоит из-за них так страдать? – Иван добавил еще крепкое словцо и удивился, вытащив сигаретную пачку. – Тю… кончились. У тебя есть еще?
Павлин передал ему всю свою пачку, вытащив себе одну, последнюю – на большее он в этой жизни уже не рассчитывал. Снова закурили.
– Вот, у тебя сигареты нашлись, у меня огонек, – задумчиво произнес Иван, – так вот всякий бы раз… взаимопомощь.
– С друзьями нелады? – на этот раз угадал Павлин.
–
По дрогнувшему голосу Павлин понял, что у его нового знакомого навернулись слезы, не видные ему в темноте.
– И главное, – продолжал Иван, – Люсю не люблю, только греюсь о нее, как о печку, а Ленка никак из сердца не идет. Людмила-то это чувствует, тоже извелась вся.
– А дети? – участливо спросил Павлин.
– Был сын, – глухо ответил Иван, – от первой жены еще, до Лены. Три года было – под машину попал…вместе с тещей. Карга старая, хоть и на переходе, а смотреть-то надо по сторонам, сколько уродов на дорогах! Теща, зараза, почему-то выжила…
– Понятно, – вздохнул Павлин и подумал, что жизнь шибанула этого мужика крепче, чем его самого.
– У меня сразу и руки опустились, рассеянным каким-то стал, как в тумане, что ли. На заводе в формовочном брак стал допускать, зарплату срезали, а после этой дерьмократовой прихватизации вообще турнули. Сейчас с мужиками шабашим иногда – то в деревне, то здесь, что подвернется. Надежную работу разве найдешь – если банкиром только. Да нас на банкиров не учили.
– Не скажи. Банкиры хоть и хлеб с маслом, да еще и с икрой поверх едят, а отстреливают их, почитай, как волков в сезон. Если в новостях о чем таком не скажут, то и день какой-то не такой. Пустой как будто.
– Поделом им, – затянулся Иван, – я так вообще бы гражданскую войну против них начал бы, буржуи хреновы. Народ голодает, эти с жиру бесятся – чем не семнадцатый год? Мне вот вообще коммунальные платежи почему-то за весь год пришли – как я оплачу, когда шабашки нет? Грозятся выселить, на мороз прямо. Точно говорю, народ еще свое слово скажет этим… либералам хреновым.
– Да… – неопределенно вздохнул Павлин.
Некоторое время сидели молча в сгустившейся темноте, так что соседа можно было видеть только по огоньку сигареты. У Ивана огонек полетел вниз, туда, где слышалось дыхание реки.
– Вот что я тебе скажу, паря, – сказал Иван, – нас никто не любит. Значит, никому мы не нужны.
Теперь вниз полетел окурок Павлина, огонек рассыпался внизу на маленькие искорки и исчез в темной воде.
– Это точно. Вообще никто никого не любит. Люди какие-то стали… злые, и не злые даже… равнодушные… пустые совсем. У нас в соседнем подъезде мамаша оставила детей грудных в пустой квартире. Сама то ли в загул пошла, то ли на панель, в общем, несколько дней пропадала где-то. Дети кричали, плакали, ну и померли, конечно. От голода и… это… обезвоживания. Никто из соседей на крик даже носа не высунул, участковый не интересовался, в общем всем было наплевать. Опека – не опека, вообще никто
– Не от голода. Люди от людей погибают, причем в любом возрасте. Тот хрен собачий, который на мерсе своем на переход выскочил, пьяный был. Я на него заяву, конечно, привлекли его, так я смотрю на него в суде и тихо так, чтоб никто не слышал, спрашиваю: ты, когда бутылку засадил и за руль сел, ты представлял себе, что убить кого-то можешь? Если б твоего ребенка вот так, по пьяни…
– А он чего?
– Чего-чего. Молчит, гад, даже глаз не прячет. Чуть не усмехается – откуплюсь, мол, а тебе-то уже не поможешь. Честное слово, хорошо, что у нас оружия не продают, а то бы взял бы «Калаш» и порешил бы, ой, многих бы порешил, а потом уж и спокойно можно уже…
– И как кончилось?
Иван снова сплюнул.
– Да как, как…Условно дали гаденышу, экспертизу переделали и еще, главное, сделали, как будто у него сердечный приступ как раз в этот момент случился. Сволочи продажные!
– А у меня вот дочь и живая, слава Богу, а вроде и как нет ее. Мамаша, сучье вымя, отсудила. И судья – тоже мне «Ваша честь», а какая она, на хрен, «честь», взятки берет с каждой стороны, мне адвокат рассказывал потом – смотрит на меня, как солдат на вошь, уже по глазам видно, что все для себя решила. Эта стерва, жена бишь, столько напела, что чуть ли беременной ее бил, все ахали да охали, а я сижу, как оплеванный. Так вот и отсудили – ни свиданий, ничего, а алименты при этом плати. Это как же, а? Родного ребенка не видишь, алименты все равно плати, куда жена эти алименты девает, неизвестно, пропивает, может быть, а что она дочке на отца наговаривает, понятно – папа плохой, папа нас бросил, и все в таком духе. Как потом эту ложь от ее сердца отскребешь, скажи. А дочь – она видит, как мамаша поступает, и так же по жизни двигаться будет, такой же стервой станет, не дай Бог, конечно, но отца-то рядом нет. А этот, новый… полупапа, полудядя, он же к неродной крови равнодушен. Вот я и думаю – есть у меня дочь или нету вовсе? Сигареты у тебя, дай затянуться.
Иван передал Павлину его пачку, вытащив, как и Павлин недавно, себе только одну.
– Да… нанесут обиду… не совместимую с жизнью, потом удивляются, отчего люди… ну, сам понимаешь. Я вот с Люськой потому и не рискую, что опять обжечься боюсь, – сказал Иван, прикурив Павлину и себе, – да если еще и дети… Получится, как у тебя, меня тогда на третий раз не хватит. А если без детей, зачем жизнь тогда? К чему? Для чего, вернее сказать – для кого? Для себя уже надоело.
– Это ты точно сказал. Без детей никуда. И новых заводить боязно – а если опять так же? Я тоже второй раз жениться не надумал. По сердцу как утюгом прошлись, любить-то и нечем уже, одни головешки.
Иван молча кивнул. Этого было уже не видно, но Павлин почувствовал.
– Пить пробовал?
– Да уж, паря… Павлик. Напробовался за милую душу, – вздохнул Иван, – до самого скотства доходил, Люська меня пьяным чуть не из-под заборов вытаскивала да домой отводила. И ей под горячую руку доставалось, но терпит. Аж зло берет, до чего терпеливая баба. Но терпит… сука. Через это я себя совсем подонком ощущаю, вернее, раньше так было, сейчас не пью совсем. Зашился – Людмила настояла, даже врача оплатила. Хотя, что пьешь, что не пьешь – все одно тошно.