Русский Нострадамус

Шишкина Елена

Конечно, односельчане были недовольны «по­литической деятельностью» знахаря. Ведь раз упо­мянуто, что они «всем миром» платили подати, зна­чит, деревня была свободна «от холопского ярма», и наверняка крестьяне боялись потерять свои «пра­ва и свободы». «Стали они против Тита роптать и говорить, что его надо гнать с земли, пока не при­шли государевы стрельцы и судейские дьяки. И Улитин отец был в той хуле самым громким го­лосом», — читаем в рукописи. То есть они хотели избавиться от Тита, чтобы царь не прислал своих людей для судебного разбирательства, которое мог­ло быть чревато самыми разными последствиями — от прикрепления деревни в «крепость» государю (или кому-нибудь из его фаворитов) до казни каж­дого второго жителя, «как крамольных укрывате­лей». Однако до расправы дело не дошло, и Тит с женой не были изгнаны из общины. Неужели не нашлось ни одного «добропорядочного» крестья­нина, который бы не донес на Тита властям, ведь «хулы против него немало было»?

Нужно помнить о законах того времени и о тща­тельно соблюдаемой «субординации». Наверняка

все «жалобы» шли через общинного старосту — отца Улиты, то есть он обладал правом пускать их в ход. Но в рукописи указано, что тесть Тита был одним из самых недовольных. Что же ему помеша­ло избавиться от нежеланного зятя? Оказывается, самое что ни на есть простое житейское дело: «Ули­та понесла (забеременела)». Сам ли староста был чадолюбив или супруга старосты вступилась за дочь, неизвестно, однако «делу не был дан ход». Тит тоже перестал принимать и пристраивать беглых, и, может быть, по той же причине.

Но всем известно, что, стоит только возникнуть какому-нибудь «недовольству», оно рано или позд­но вырастет в открытое гонение человека — его будут обвинять во всех бедах и невзгодах. «И пяти лет не прошло с той поры, — пишет биограф, — как снова Титу стало нечем вздохнуть». Что же за это время случилось в государстве? Дело в том, что начался так называемый «медный бунт», который, на свою беду, предсказал Тит: «Берегите серебро и, тем паче, золото. Как заменят их на медь — идти тогда нам по миру с протянутой рукой». Что же такое этот самый «медный бунт» и каковы причи­ны его возникновения? Приходится снова вернуть­ся к историческим событиям этого периода.

Царь Алексей начал войну с Речью Посполитой и повел войска на Литву. В это время страну пора­зила «моровая язва» (по всей видимости, чума). Болезнь опустошила страну, совершенно расстро­ив с таким трудом введенный Одоевским новый общественный порядок и разрушив уже вполне сложившуюся экономику. В условиях эпидемии невозможно стало собирать деньги в государствен­ную казну, и она «оскудела». Сказалось и несвое­временно принятое Думой решение о запрете ино­странцам торговать в стране (приток импортного серебра иссяк). Не зная, откуда брать деньги, пра­вительство придумало следующие меры: мелкую монету (копейки и деньги) стали делать из меди. Если до этого нововведения в одном рубле было 100 копеек и 200 денег, теперь «мелочь» стала в 20 раз дешевле. Медные монеты появились в огром­ных количествах, и на первых порах никто не за­метил их разрушительного влияния на рыночные отношения. Однако вскоре появились «воровские деньги»: мошенники-дьяки, служащие при монет­ном дворе, стали чеканить «себе и товарищам» мо­неты из собственной меди (этот металл, в отличие от золота и серебра, был легкодоступен). Медные монеты стали резко обесцениваться: за 100 сереб­ряных стали давать 200 медных денег. Товары на­чали резко подниматься в цене. Испуганное инф­ляцией правительство новым указом о том, чтобы в казну поступало только серебро, обострило фи­нансовый кризис. Требуя уплаты налогов серебря­ными рублями, народу тем не менее платили толь­ко медные деньги. «И установился такой порядок: за 100 серебряных монет требовали и тысячу и пол­торы тысячи медных». Начались разорение сред­него класса и голод среди бедноты. «Совсем поги­баем и помираем голодной смертью. На медные деньги ничего не продают, а серебряные взять не­где», — писали в челобитных царю подданные. И начался великий мятеж — «медный бунт». Уго­воры царских чиновников не оказали должного воздействия, и тогда в ход были пущены войска. «Много мятежников было убито и казнено, а и мно­го утонуло в реках (очевидно, во время бегства) и сгинуло у степняков (видимо, попав в рабство)». События эти кажутся далекими от размеренной жизни Титовой деревни, однако все, что происхо­дило в стране, так или иначе отражалось на быте даже самого далекого и укромного уголка государ­ства.

В рукописи больше не говорится о том, что Тит помогал беглым от царского гнева людям, но его односельчане, видимо, каким-то образом постра­давшие от «медной реформы» — при торговле или при уплате податей, — обвинили в неприятностях именно его. Во всяком случае, «всем миром при­шли они к нему (Титу) на двор и упрекали, мол, ты с твоими дружками-боярами учинил нам разор. Потому ты во всем и повинен. Коли не заплатишь серебро в казну, съезжай со двора и живи своим умом». Благодарность народная коротка, позабы­ли крестьяне о том, что именно вменяемая ему в вину «дружба с боярами» несколько лет назад при­несла деревне немалую выгоду. Что же Тит, неуже­ли не напомнил о том, как лечил и учил уму-разу­му односельчан, неужели малодушно промолчал и ушел из деревни? Может быть, он так бы и посту­пил, ведь биограф пишет, что «он никогда не всту­пал в споры и свары», но вмешалась Улита. Вот как описано в рукописи ее заступничество: «Вышла Улита, с дитем малым на руках, встала добродея (творящая добро, правду) перед мужиками и ска­зала все, что знала про бесстыжие их домыслы, кле- ветные наветы и злую напраслину». По этому выс­казыванию можно представить себе характер этой женщины — бесстрашной, честной, справедливой, недаром же в рукописи она названа «добродеей». Такие прозвища давали только «женам, умом му­жам равным». Помятуя о нравах того времени, можно предположить, что особого внимания на ее слова мужики не обратили, но, «устыдившись, ушли, затаивши злобу на Титушку». После выступ­ления Улиты Тита на некоторое время оставили в покое, однако «не переставали чинить ему козни». Что могло это означать? Скорее всего, односель­чане

постарались лишить его врачебной практики. А вот каким образом, можно понять из последую­щих событий в жизни Тита.

Немилость церкви. Обвинение в колдовстве

Это не два зверя собиралися,

Не два лютые сбегалися;

Это Правда с Кривдой сходилися, Промежду собой они дрались-билися. Правду Кривда одолеть хочет. Правда Кривду переспорила,

Правда пошла на небеса,

А Кривда пошла у нас вся по земле.

Так в рукописи начинается история обвинения Тита в колдовстве, ереси и прочих «непотребных действах». В отступление от повествования нуж­но заметить, что биограф, составивший описание жизни Тита Нилова, был изрядно образованным человеком, ведь приведенные стихи являются ча­стью «Голубиной книги», содержание которой се­годня известно только специалистам-славяноведам!

Далее следует такой текст: «И они покаялись от пользования Титовым искусством и отреклись от его благого участия. И сказали, что лучше уме­реть, чем от него хоть малую помощь принять». Данную фразу, видимо, следует понимать так: крестьяне не только перестали обращаться к Титу за помощью, но и приходящим больным «отсове­товали» пользоваться услугами знахаря. Во вся­ком случае, по этому поводу написано следующее: «Никакого здоровья из его рук не нать (не надо), ибо то суть бесова, богупротивная. Чего жаждете — крепости ли тела на земле али душевного вечного покоя?» И еще: «Кабы свят муж он был, не при­стало бы ему по лесам шариться. Помолился бы, и все бы прошло».

Здесь следует снова отвлечься от рассказа о Тите Нилове, чтобы понять, почему же крестьяне стали вести себя таким образом. Колдовство не только в Европе «выжигалось каленым железом». В России середины XVII века обвинение в «ведь­миных сговорах» каралось ничуть не меньше. За­писи того времени повествуют о том, что «ведьм опускали в воду под лед, испытывали огнем (сжи­гали на кострах) и воздухом (через задний проход кузнечными мехами вдували воздух) и пр.». Обви­нение в колдовстве было тяжким преступлением, и несчастный, «подпавший под эту статью», редко оставался «живым и целым».

Как же Тит оказался в компании ведьм и кол­дунов, ведь ничего злого он не делал, а только по­могал людям? На этот счет есть следующие запи­си. Первая (как предыстория): «Любил Улиту один кузнец, и был он желанным зятем для ее отца. Свадьба Тита и Улиты не остудила его пылу, а, на­оборот, распалила. Ходил тот кузнец к Улитину отцу и говорил, как можно Тита извести, — мол, и колдун он и бесов слуга. Титов тесть тому не по­творствовал, бо его жена была в немочи, а окромя Тита никто ей не мог помочь. Но любы старосте были Кузнецовы слова, бо чаял он дочь в родимый дом вернуть». А вот и вторая запись: «А тут еще напасть случилась — волки пошли скот резать. Ста­роста пришел к Титу с просьбой, чтоб прогнал зве­рей и не дал селянам помереть с голоду». Добрый человек доверчив, потому и не представить ему, что его благодеяния могут быть истолкованы во вред ему самому или кому бы то ни было. Так и наш зна­харь — принял как руководство к действию просьбу старосты, не ожидая никакого подвоха. Почему именно к Титу, а не к охотникам или егерям обра­тились люди, тоже понятно. Как уже упоминалось, Тит, прошедший обучение у Велесовой жрицы, должен был знать тайные имена зверей и птиц (ключи), благодаря которым мог найти с ними об­щий язык. Отсюда вывод: Нилов был единствен­ным, кто мог выйти против волчьей стаи, чем и вос­пользовались кузнец и Улитин отец. И он вышел против волков. В рукописи так описывается это событие: «И встал он (Тит) на колени в чистом поле и пропел древнюю песнь (видимо, заговор). И взвы­ли волки свою звериную тоску и ушли из тех мест. И тому свидетелем был причинный дьяк (судей­ский) Аким, кто указывал дале перед святой цер­ковью, что Тит колдун». И еще есть запись, почему Нилов оказался обвиненным в колдовстве: «Ули­та с сыном собирала ягоды, а Тит — свои травы и коренья. И разошлись они в разные стороны. Ус­лыхал Тит Улитин крик о помощи. Примчался и увидел, что на его жену и сына идет медведь. И ска­зал он зверю слово заветное, и медведь ушел». Чуд­но человек понимает случившееся. Улита после этого случая ушла с ребенком в родительский дом. Неужели женщина, прожившая несколько лет под одной крышей с Титом, вдруг поверила наветам со стороны? Может, и да. Но скорее всего она просто устала от безденежья.

Отступничество самого дорогого человека Тит пережил с большим трудом. Жить ему больше не хотелось, и он не стал защищаться от обвинений. «Колдовал ли ты?» — спрашивал его дьяк. «Кол­довал», — говорил Тит. «С бесами сношался?» — спрашивал дьяк. «Сношался», — говорил Тит. За­чем же он возводил на себя такую опасную напрас­лину? Я думаю, что разрыв с Улитой стал для него самым большим несчастьем, но тем не менее он не хотел верить в предательство любимой и меч­тал о смерти, дабы не получить подтверждения тому, что она поверила в его «сатанинскую» дея­тельность. Но казни он все-таки не дождался. В разбирательство вмешалась Марфа Соковнина (сестра знаменитой боярыни Морозовой и род­ственница царя Алексея по его жене Марии Ми- лославской). «Младая боярышня выслушала дья­ка и долго смеялась. И сказала так: коли такие его дела негодными были, что ж вы, псы, только сей­час это поняли. А ведь многие из вас живы по сю пору только ему благодаря, нет ли?» Почему Мар­фа Соковнина вмешалась в суд над простым кре­стьянином, можно легко догадаться. Очевидно, и ей Тит когда-то помог. Конечно, заступничество такой сановной особы напугало и деревенского священника, и крестьян. Знахарь был оправдан и «отпущен с миром».