Русский Нострадамус

Шишкина Елена

По всей видимости, Тит в своей деятельности прибегал и к заговорам. Он «шептал на кровь» (с помощью каких-то заклинаний останавливал кро­вотечение) «и звал погоды» (видимо, творил зак­линания, которые могли помочь монастырю про­держаться за счет природных стихий). Но неуже­ли монахи могли спокойно относиться к языче­ским «богопротивным» действиям Тита? Или для достижения цели все средства хороши? Конечно же, нет. Вот что говорится в рукописи: «Звал его (Тита) к себе игумен (настоятель монастыря) и укорял за богохульство и хотел наказать его и про­гнать со двора, да пришли монахи и показали ис­целенные раны и просили для него милости». В общем, это довольно слабый аргумент, ведь рус­ские христиане середины XVII века, тем более ду­ховные лидеры Церкви, скорее предпочли бы му­чительную смерть, нежели согласились на исце­ление «колдовскими» средствами. Почему же мо­нахи «просили»

за Тита? В рукописи на этот вопрос дан однозначный ответ: «Пошло моровое поветрие (видимо, какая-то эпидемия). Тит не брезговал зараженными и ходил к ним и давал пить зелье. И сам игумен слег в немочи и велел позвать к себе Тита. Тот пользовал его и излечил, что игумен назвал чудом». По тем временам при­знание сановным церковником чуда рассматрива­лось почти как причисление человека к сонму «святых мужей», наверное, именно поэтому Титу и не запретили заниматься врачебной практикой, и монахи стали «оказывать ему всякую помощь и великое уважение». Конечно же, Нилов не заста­вил их раскаяться в этом: «Много чудесного он сотворил на Соловках. Сращивал кости (видимо, лечил сложные переломы). Штопал раны. Когда не осталось ни нитки шелка, рвал из бород и грив монахов волосья и ими шил». Как ни парадоксаль­но это звучит, человеческими волосами действи­тельно можно зашить рану — подтверждением это­го являются свидетельства врачей, которые во время Второй мировой войны практиковали по­добное. На самом деле, если бы биограф смог бо­лее подробно раскрыть необычные целительские методы знахаря, современная медицина обогати­лась бы бесценными сведениями, которые, несом­ненно, помогли бы врачам и нашего времени по­могать пациентам без огромных затрат на совре­менные лекарства. А ведь в условиях нехватки го­сударственных дотаций на медицину это, возможно, облегчило бы и работу докторов, и муки больных.

В рукописи есть еще одна интересная запись о методах лечения Тита Нилова: «Принесли к нему стрельца с зияющей раной. Кости наружу торчат, мясо вокруг них клочьями висит. Велел Тит при- несть ведро водки. И давал калеке внутрь принять и лил на раны. А инокам говорил, чтобы поймали зайца, зажарили его, но кости бы (у животного) прежде вынули и дали ему (Титу). Сам же он взял те кости и поставил раненому вместо искрошен­ных». Сразу же возникает несколько вопросов: во- первых, зачем ему понадобились заячьи кости, во-вторых, откуда в монастыре могла оказаться водка (ведь этот напиток официально был введен Петром I), и, в-третьих, зачем он поил крепким спиртным напитком раненого стрельца? Как минимум на два вопроса ответы дать довольно просто.

В XVII веке не было анестезии, и водка могла снизить болевой барьер оперируемого. Сам же на­питок на самом деле был известен еще со времен московского князя Ивана Калиты. Итальянцы, изобретшие способ получения спирта из пшеницы, продали этот рецепт православному монаху Зоси- ме (известному путешественнику), который и при­вез его в Благовещенский монастырь. Изначально «фрязская брага» использовалась только в лечеб­ных целях: из нее готовили настойки, обрабатыва­ли ею посуду и одежду заболевших, делали обер­тывания (компрессы). Затем монахи стали гото­вить и крепкие напитки на основе спирта: добав­ляли его в вино и мед и просто разбавляли водой, то есть готовили водку. Интереснее всего приме­нение Титом при лечении стрельца заячьих костей. Оказывается, в древности умели «приращивать» кости зверей, заменяя раздробленные человече­ские. По сути дела, Тит провел сложнейшую опе­рацию — «вынул раскрошенные кости и на их мес­то поставил заячьи» (сегодня медики это называ­ют имплантированием).

Стрельцы часто задавали ему вопрос: почему такой здоровый мужик «бабьим делом занимает­ся, а не на стенах вместе с ними стоит»? Тит отве­чал, что, «коли он кровь человеческую прольет, ждать ему лютой смерти». Видимо, когда-то он дал клятву жрице Велеса, что не обратит ее науку про­тив людей и «не лишит жизни ни одну живую душу». И еще он говорил, что у каждого свое ору­жие для борьбы: «у вас палаши да пищали, а у меня травы да мази». Вот такой путь «стояния» против новой веры выбрал Тит.

Пригодился и его дар предвидения. «Он почу­ял, что настал конец обороне, и велел чернецу (спутнику Тита) вывести людей (детей и просто­людинов) из стен обители и спрятать. Сам же ос­тался в монастыре». Как монах смог вывести лю­дей из стен крепости, мы уже предполагали — че­рез Подземные ходы. Но куда он их повел и где су­мел «спрятать»? «Там, за Яиком, вековые сосны и ели укроют вас от царева сыска», — сказал Тит сво­ему приятелю-иноку. Яиком раньше называли реку Урал, значит, по сути дела, он посоветовал монаху отвести людей в Сибирь.

Вся ли группа беженцев добралась до «надежного укрытия» или нет, в ру­кописи ничего не сказано. Наверное, кто-то ушел к поморам, кто-то осел по дороге в глухих деревуш­ках, но какая-то часть все-таки добралась до «спа­сительных сосен».

Оставшиеся в стенах монастыря защитники старой веры приготовились к последнему отпору. Уже всем было понятно, что крепость придется сдать, но никто не надеялся на милость царя. Молено представить себе картину, как люди гото­вились к мученической смерти. Наверное, они исповедались, причастились и «стали ждать кон­ца». В рукописи написано, что «Тит вымыл лицо и тело, отстоял молебен, остриг бороду и, бросив торбу с зельями, взял копье и вышел на стены». Как же так? За все время пребывания в обители знахарь не только не участвовал ни в одном сра­жении, но и в руки не брал оружие, ведь за проли­тую кровь его ждала «лютая смерть»? Почему же он решился нарушить обет в последние дни обо­роны? Его биограф пишет вот что: «Мог Тит уйти с чернецом. Мог и не обагрить рук своих челове­ческой кровью. Но сказал, что как братьям будет (то есть какое наказание они понесут), того и он алкает». То есть он сознательно обрек себя на пытки и мученическую смерть, видимо, чтобы «своим примером (поведением) не дать посыпать­ся проклятьям (из уст казнимых)». И это понят­но: он, как никто, знал, какое значение имеет про­изнесенное вслух слово! И, любя свою Родину и «радея о ее славе», не мог позволить, чтобы «чер­ный дым гнева застил небеса русские».

Последний штурм Соловков был коротким и яростным. Один за другим падали защитники оби­тели «под градом стрел» и «от пищального огня». Наконец царские войска проломили в нескольких местах некогда неприступные крепостные стены и ворвались в монастырь. Они нарочно старались оставить в живых как можно больше людей — царю были нужны показательные казни для устрашения остальных подданных. Участь, ожидавшая защит­ников крепости, была ужасна: закованных в цепи их босыми погнали к месту казни. Но самое страш­ное было впереди.

Казнь Тита и других старообрядцев

Соловчане были «выданы жестокому приста­ву». Их бросили в подземелья и «нещадно пыта­ли», заставляя отречься от старой веры: «Пальцы складывали в троеперстие, привязывали и зали­вали кипящим маслом, чтобы срослись». Каждое утро начиналось для страдальцев с оскорблений и унижений. Особо лютовал один дьяк из свиты греческого митрополита Паисия Лигарида: «Вы­ливал он на головы мучеников помои и нечисто­ты. На глазах страждущих выливал воду наземь, да нарочно медленно, чтобы ссохшиеся губы по­просили пощады». Надо сказать, изощреннейшая пытка: показывать воду страдающим от жажды людям и тонкой струйкой выливать ее на пол под­вала, смердящего от скопившихся там нечистот. Дьяку было мало мучить заключенных, ему нуж­но было окончательно унизить их: «Смеялся тот дьяк и говорил, что воду они должны лакать, как поганые псы, с полу».

Но самым ужасным было то, что каждый день арестантам рассказывали о казнях и надругатель­ствах над священниками, «упорствующими про- тиву царского указа». Был схвачен и «отдан на му­чения» известный противник Никона, протопоп Логин Муромский. «Били его немилостиво, при­ковали на цепь за шею, как собаку, и таким (в та­ком виде) отправили в ссылку. По дороге же на­рочито так гнали лошадей вскачь, чтобы уморить старца до смерти». Однако из протоколов допро­сов «тайного приказа» того времени видно, что протопоп «подавал пример благочестия всем пра­вославным»: он призывал смело бороться за ста­рую веру, которую «Никон так позорит и прокли­нает».

Тяжелая участь постигла протопопа Даниила Костромского. Его схватили прямо на улице, ост­ригли ему голову, «нещадно истязали на хлебне Чудова монастыря» и замучили побоями насмерть. Бросили в темницу и «погубили безвестно» извест­ного своим милосердием священника Михаила Московского. Но самой горестной новостью для об­реченных людей было известие о том, что томив­шийся более 15 лет в тюрьмах апологет старой веры протопоп Аввакум был сожжен. Казалось бы, это должно было сломить узников, однако «молились они за каждого замученного и только тверже дер­жались старого укладу». Неужели у этих искале­ченных, оскорбляемых и униженных людей не воз­никло желания избавиться от нестерпимых мук и принять новую веру? Ведь рассказы стражей об ис­треблении старообрядческого духовенства должны были лишить их последней надежды на возвраще­ние «древнего укладу». Древлеправославная цер­ковь потеряла огромное количество духовных ли­деров, и простые люди уже не могли ожидать, что за них кто-нибудь заступится. Что же питало их веру в правоту своего «стояния»?