Русский Париж
Шрифт:
Он услышал ее последний вздох. Время одного вздоха — одно мгновенье. Он сам закрыл ей глаза. Обезьянка прыгнула ему на колени. Он погладил Колетт по мохнатой на затылке, лысой на темечке головке и медленно, как во сне, снял с левой руки Амриты серебряный, в виде змеи, спиралью закрученный браслет.
Игорь сидел перед трюмо и старательно клеил себе усы.
Он заключил отличный, великолепный контракт с киностудией «Гомон». Он снимается в картине с самим Жаком Лакером! Роль у него на сей раз не главная — главный тут, разумеется,
Хм, в России. В СССР!
«Им сейчас не до синема. Тем паче — до такого… беспросветного. Слишком печальные фильмы у Симона Рекамье. С такими фильмами народу не выиграть войну. Никакого воодушевленья. Вот Головихин — тот снял наше первое детище про героя. И правильно сделал. Миру всегда не хватает героя. Всегда!»
Подумал про себя, вмазывая темное пятно грима в щеку: а ты-то сам разве герой? Нет, ты никак уж не герой. И никогда не будешь им.
«Ты… приспособленец. Просто очень талантливый».
Тонким коричневым карандашом подкрасил губы.
«Ты так себя не любишь?»
«Я правдив, и только».
«А пройти путь от портовых таверн Буэнос-Айреса до лучших киностудий Европы — разве это не геройство?»
Приблизил лицо к зеркалу. В серебристой ясной глади — синяки под глазами, волны морщин на лбу. Фикса блестит в злой улыбке. Роль стареющего бандита ему к лицу. Вот сюда положить штрих, в угол рта. Больше суровости, жестокости.
«Ты слишком мягок на вид, как масло».
Вспомнил марокканских бандитов, что изловили его около продуктовой лавки. Это было давно. Или недавно? Карьера измеряется не годами: чувствами, напряженьем и полнотой пережитого. Где вы, бандиты, бедняги? Зачем вам Париж? Возвращайтесь на родину. Она лучше всех иных стран.
«А ты бы, ты вернулся?»
Подмазал губы помадой. Перед камерой все должно быть ярким. Лента новомодная, цветная. А история — простая и грустная. Старый таксист полюбил молодую девушку, аристократку. Девушку вечером, когда она возвращается из театра, подстерегают бандиты. Надругавшись над ней, бросают ее на набережной Сены. Утром старик едет на работу в своем авто — и видит девушку, она сидит и плачет в разорванной одежде под мостом. Таксист останавливает машину, подходит к девушке, встает перед ней на колени и говорит: «Ты моя жизнь». И она улыбается ему — вся в синяках, в крови. Мелодрама, конечно. Но какая игра!
Жак Лакер — старик, немка Рита Шнейдер — девушка, Игорь Конефф — главарь бандитов. Превосходное трио.
«Ты, кажется, уже дорос до Голливуда. Пора».
А немочка-то кичится славой, нос дерет. Он знает — она уже просила директора студии заключить с ней долгосрочный контракт. Хочет удрать из Германии, как пить дать. Их фюрер, болван, начал эту дурацкую войну — теперь народ побежит из страны вон, как из горящего дома.
Он уже попробовал на вкус ее губы. Вчера, за декорациями. Сладкие, горячие.
Кажется, ей тоже понравилось целоваться с ним.
Война. Господи, этот усатый кот уже закогтил пол-Европы. Норвегия… Австрия… Дания… Польша… Французские войска
«Пора, месье Конефф! Ты неподражаем!»
Встал, довольный гримом, удачным днем, самим собой. И завтрак был сегодня прекрасный — идеальный завтрак, в кои-то веки сам сготовил: сначала накрошил на дощечке копченое мясо и сырую лионскую сосиску, потом — всевозможную зелень: укропчик, сельдерей, зеленый лук, петрушку, — все это слегка поджарил на сковороде; потом залил козьим молоком три сырых яйца, взмешал — и вылил эту смесь в мясо и зелень. Поперчил. Запеканка вздулась на славу. А остатки козьего молока добавил в крепчайший кофе. Так они делали с Ольгой в Буэнос-Айресе когда-то.
Вбежал оператор, замахал руками, заблажил: опять ваших бандитов нет на месте! Опять подсветку утащили! Где мадемуазель Шнейдер?! Каждый мнит себя великим!
— Только вы, месье Конефф, вне конкуреции! Вы всегда точны как часы!
Игорь шутливо поклонился.
И, когда выпрямился, — увидел перед собой Жака Лакера. Щеки Лакера цвета свадебной фаты. Губы трясутся. Ему и стариковского грима не надо: постарел на двадцать лет.
— Месье Лакер, день добрый! Что с вами? Вы больны? Чем помочь?
Лакер дышал тяжело, курильщик, астматик.
— Немцы прорвали линию Мажино. Немцы… — Махнул рукой. Пальцы искали невидимую сигарету. — Все, конец! Петэн сдаст Париж. Не сегодня, так завтра!
Игорь, не отрывая взгляда от серого лица Лакера, вынул из ящика гримерного стола портсигар, открыл, протянул.
Лакер вытащил сигарету, будто пиявку из озера за хвост.
Долго молча курил, и пепел мотался, ломался, но не падал.
В конце концов упал — Лакеру на брючину.
Оператор плакал, обхватив голову руками. Раскачивался из стороны в сторону, как старый еврей в синагоге.
— Не переживайте вы так, — сказал Игорь.
— Это конец, — выдохнул актер.
Глава двадцать третья
Везде враги народа. Везде! И всюду!
Враги на улицах; в парках; в скверах; на колхозных полях; в шахтах; в концертных залах.
Враги в школах, в техникумах, в институтах. Враги в аптеках и на заводах. На фабриках и на пристанях.
Враги — в трамваях и троллейбусах. В подъезде твоего дома, в квартире рядом с тобой живет враг. Обнаружь его! Донеси на него!
Убей — его.
Если не ты, то кто же?!
Москва. Милая Москва! Ты изменилась.
А все же Москва ты, и никакие Парижи вровень с Родиной не встанут.
Аля шла по Москве гордо, радостно. Отражалась в стеклах, в витринах магазинов, украдкой любовалась отраженьем. Вот она какая выросла! Настоящая девушка. Советская девушка!
В советской Москве днем смеются над мрачным гнилым капитализмом. А ночью, что делают в Москве ночью?
Кто читает книги. Кто пишет конспект, готовится к лекциям, к экзаменам. Кто сердечные капли пьет. Кто обнимается в теплых кроватях, детей зачинает.