Русский рай
Шрифт:
Женщина передернула плечиками и задрала капризный носик.
– Пойду я, – поднялся Сысой. – Меня не звали. – Подумал, вдруг какие новости… – Ты мимо не проезжай, – кивнул агроному. – Ночуй у нас.
– Мне пора! – Отвязал повод от коновязи Егор. Его лицо то вспыхивало румянцем, то покрывалось землянистой бледностью. Он вскочил на затанцевавшего жеребца, не прощаясь, накинул шляпу.
Екатерина что-то хотела сказать ему, но умолкла на полуслове. Не обернувшись, Егор пустил жеребца с места в галоп и пулей вылетел из ворот крепости.
– С княгиней, Еленой Павловной, говорить надо! – слезливо пробормотала вслед Екатерина с раздосадованным лицом.
Сысой вставил ногу в стремя, степенно, с кряхтением,
– Ты же тобольский, тоже не понимаешь, что за порядки там у них, в России? – заговорил горячо и зло. Похоже, ему не терпелось высказаться. – У нас бери любую девку: чернявую, раскосую, плоскомордую, крести и женись. А там… На белой, синеглазой, русской не могу жениться, потому что крепостная.
– Каюрку тоже не дадут, пока долги за нее не выплатишь, – осторожно возразил Сысой.
– Дикость! – взорвался агроном. – Холопство отменили больше ста лет назад… Княгиня не желает дать вольную Катьке, боится остаться без прислуги, Катька не хочет воли – вольной работать надо больше, чем у княгини. Родит моего ребенка, а он в собственности Ротчевых. И что мне делать?
Хотелось Сысою сказать старческую глупость: сперва, дескать, надо думать, потом женихаться. Да много ли сам думал в прошлом?! Кабы жить старческой мудростью, а не юношескими соблазнами, сам имел бы большую семью, многочисленную родню, с важностью и достоинством ждал божьего дозволения приложиться к усопшим родичам в землю, до пуповины пропахшую их потом.
– Что же делать? Что делать? – сосредоточенно повторял агроном, не ожидая ответа от старого промышленного.
– Ты – хозяин! – осторожно посоветовал Сысой. – Вон какую ранчу построил.
– Ферму! – поправил его Черных.
– Пусть ферму на мериканский лад. Тебе работящая хозяйка нужна, а не ленивая прислуга.
– Да ты понимаешь, дед, что я ее люблю!
– Как не понимать?! Всяких жен имел, знаю: попадется добрая – все равно полюбишь, попадется стерва – возненавидишь. Хотя мне больше попадались добрые. Да, что об этом. Продадут Росс – что будешь делать? Останешься или бросишь свою ранчу?
– Я учился не за компанейский счет, ни от кого независим. Если бы Катерина осталась, арендовал бы ферму у того, кто её купит. Доходов, какие получаю от Компании, на земле не заработать, зато дело по душе. Со временем выкупил бы землю или начал все на новом месте – что, наверное, проще и дешевле.
Так, за разговором, двое всадников переправились через Русскую реку по намытому галечнику. Иные протоки лошади переходили по брюхо в воде, и приходилось задирать ноги, чтобы не намочить сапоги.
– Ночуй! – предложил Сысой, кивая на дорогу к своему хозяйству.
– Поеду! – сверкнул глазами агроном и пустил жеребца в галоп.
«Горячая голова, – подумал Сысой, глядя ему вслед. – Пожалуй, еще и поглупей меня молодого!»
В ноябре, когда небо временами начинало хмуриться и просекаться короткими дождями, Суттер с Ротчевым посетили Шабокайское ранчо. Судя по виду правителя конторы, он на чужом языке расхваливал здешние места. Гость был с сопровождавшими его гавайцами грозного вида, настороженно зыркал по сторонам, осматривал строения, стучал по ним тростью. Хозяйство
– Это наш старый приказчик, служит с основания форта. Мы найдем ему более подходящее место службы! – Протараторил Ротчев на латинянской тарабарщине, но Сысой его понял. Ему же правитель сказал по-русски: – Пока клиент не расплатится, надо присматривать за фортом. Думаю, за прежний оклад ты с этим справишься лучше других.
– Могу и присмотреть! – Пожал плечами Сысой с равнодушным видом. Он не думал о будущем.
Компанейские суда редко приходили в Росс дождливыми зимами, но на этот раз в декабре встал на рейде бриг «Святой Константин», некогда вывезший стариков в Охотск. Русские служащие и креолы возбужденно обсуждали, что между Суттером и Компанией в лице Костромитинова еще в сентябре был подписан договор о купле продаже форта с рассрочкой на четыре года и теперь все они должны оставить Росс.
Вскоре слухи оправдались. В крепости стали поспешно резать скот, грузить на бриг солонину, пушки, движимое компанейское имущество. В конце декабря возле флагштока в лучших одеждах выстроились сорок пять россиян, тридцать креолов, трое дворян и чиновных служащих, россовские индейцы. Против них встал мексиканец Суттер с полутора десятками гавайцев и немцев в зеленых мундирах. Небо было затянуто тучами, моросил дождь. При пушечной пальбе молодому русскому приказчику доверили спустить трехцветный флаг Российско-американской компании с двуглавым орлом и лентой в лапах. Сысой от такой чести наотрез отказался и стоял в общем строю, задрав седую бороду.
Мокрый флаг Компании пошел вниз, но на четверти мачты порыв ветра захлестнул полотно вокруг древка, будто вцепился в него. Приказчик долго подергивал фал, боясь оборвать его. Но флаг вскоре обвис и покорно спустился в руки почетного караула. А Сысой вдруг вспомнил, что много раз видел все это в хворях и недомоганиях. На душе стало легче от мысли, что его судьба сложилась не по собственной дурости и бесовским посулам, а была предопределена от рождения, значит винить себя не в чем.
К фалу прикрепили другой флаг. То, что казалось на нем Сысою крючком, было изображением епископского посоха, а над ним – звезды. Он не спрашивал, что это значит, ему это было не любопытно. В крепости накрыли столы. Служащие загуляли. Большинству из них перемена места службы была в радость. Сысой потолкался среди чужих ему людей, от кого-то услышал, что дворовая девка Ротчевых разродилась здоровым младенцем. Бывший приказчик подумал, что с агрономом мог бы выпить, но тот от присутствия на спуске флага уклонился, так и не договорившись с княгиней и своей возлюбленной, откладывая их решение до возвращения в Ново-Архангельск, где были настоящий, действующий храм и всеми уважаемый поп. Ротчев разгневался на него и послал на ранчо посыльного. Тот вернулся на другой день и сообщил, что агроном умер. По уверениям пеонов, он не накладывал на себя рук, но представился от страсти, тоски и безысходности.
На другой день на бриг взошли полторы сотни бывших россовцев. На север добровольно отправились семнадцать семей калифорнийских индейцев, что удивило Сысоя. Крепость опустела. Суттер с частью своих людей ушел на баркасе в свою Новую Гельвецию-Швейцарию. По слухам от капитана и штурмана «Елены» его крепость была за Береговым хребтом в сорока пяти милях от Росса.
Побывав по наказу правителя на спуске компанейского флага и проводив транспорт, Сысой вернулся на ранчо. Над кирпичной трубой дома курился дымок, пахло свежим хлебом. Во всем виделся достаток. Зятя не было. Чем хуже были дела Росса, тем веселей он выглядел и чаще отлучался.