Русский щит. Роман-хроника
Шрифт:
У степняков много чему можно поучиться. Нет среди них ни взаимного человекоубийства, ни драк, ни ссор. Повозки и юрты, хранящие немалые сокровища, не запираются на замки, потому что нет в степи ни воров, ни разбойников. Среди них нет взаимной зависти, каждый довольствуется тем, что имеет, и не посягает на добро соседа. Нельзя сказать, чтобы у них было много пищи, особенно в голодные зимние месяцы, но они охотно делятся с сородичами всем, что имеют. Ложь считается у них позором, недостойным мужчины и воина. Но все эти черты, способные украсить любой народ, направлены только к своим. А к чужим татары поворачиваются
С чужими они вспыльчивы и раздражительны, потому что презирают всех, кто отличается цветом кожи, одеждой, обычаями и занятиями. В обращении с чужими обитатели степей коварны и обманчивы, считают ложь — доблестью, а изощренную хитрость — заслугой. Они порой льстивы на словах, когда хотят добиться желаемого, и жалят как скорпионы, добившись своего. Даже знатные вельможи и правители из других стран не встречают в Орде должного почета. Любой ордынец, какого бы он ни был звания, считает себя выше их, старается идти впереди их и занимать первое и главное место. Униженно выпросив подарки, он тут же оскорбляет презреньем и грубостью одарившего его человека. Убийство чужих считается у степняков ни за что. Беззащитных пленных они режут спокойно и безразлично, как коз или баранов. Подростки обучаются меткой стрельбе из лука, пронзая стрелами не годных к труду рабов. По отношению к чужому позволительно сделать все плохое, что только возможно, потому что он — чужой.
Для темника Ногая он, великий князь Дмитрий Александрович, тоже чужой, потому что Ногай — плоть от плоти враждебного Руси степного мира. Ни безграничная власть, которая выше любой королевской, ни постоянные сношения с христианскими государями, ни женитьба на дочери византийского императора не изменили степняка Ногая. Он — хищник, затаившийся до времени, но всегда готовый к смертоносному прыжку!
Дмитрий Александрович вспоминал встречи с правителем Дешт-и-Кипчака, вспоминал рассказы о нем и находил в этих воспоминаньях подтвержденье своим сегодняшним мыслям.
…Император Византии, заискивая перед Ногаем и желая подарками отвратить набеги на свои владенья, присылал ему, не скупясь, одежды, яства, целые бочки ароматных вин. Съестные припасы, напитки, золото и серебро в кубках Ногай принимал охотно. Но другие разнообразные вещи он только трогал руками и спрашивал, полезен ли сей головной убор для головы, чтобы голова не испытывала ничего дурного и не болела, может ли жемчуг защищать от молнии и грома, способствуют ли драгоценные одежды здоровью тела. А потом он отбрасывал драгоценные одеяния или, поносив немного для соблюдения приличий дружбы, снимал их и надевал обычную овчину, которой дорожил гораздо больше, потому что все иное было для него чужим…
Вернувшись от Тудана и вспоминая грозную силу ордынского войска, Дмитрий Александрович думал, что ни князь Андрей, ни другие его соперники не устоят даже перед малой частью этого войска. Но ордынское войско, даже посланное ему в помощь, остается чужим. Не ради него, изгнанного великого князя Руси, пойдут воевать тумены Ногая, а ради каких-то, еще не совсем понятных, замыслов своего повелителя. И с такой же готовностью и безразличием, с какой татарские воины рубили бы противников великого князя, будут они уничтожать его друзей и тысячи безвинных русских людей, если на то будет приказ Ногая.
Так
Но Дмитрий Александрович не повторит злодейских ошибок младшего брата, не подставит Русь под татарские сабли! Один, со своими переяславскими витязями, справится с князем Андреем Городецким. «Пусть Ногай только удержит волжского хана от помощи Андрею, о большем просить не буду!» — решил великий князь.
Антоний одобрил решенье Дмитрия Александровича:
— Нечего делать татарам на нашей земле. Сами разберемся со своими делами. Мыслю, и Ногаю такое может понравиться. Бережет он войско, зря в походы не гоняет…
Ногай согласился с просьбой Дмитрия Александровича замирить волжского хана, а самому не посылать тумены на Русь. Если можно запрячь руситского князя в свою повозку, не тревожа себя военными хлопотами, почему бы это не сделать? Так подсказывали Ногаю его советчики, так думал и он сам. А чтобы Дмитрий, подобно норовистому молодому коню, не вырвался из упряжки, можно оставить заложником в Орде его сына Александра. Тревога за родную кровь привяжет князя к Ногаю крепче, чем железные цепи…
Вскоре битикчи Ногая привез Дмитрию Александровичу ярлык на великое княженье и серебряную пайцзу со словами: «Ведомо будет всем вместе и каждому в отдельности. Князя Дмитрия держу близко от сердца. Да не будет вреда ему ни в чем. Ногай, правитель Дешт-и-Кипчака, сказал».
В лето шесть тысяч семьсот девяносто первое великий князь возвращался из Орды. Горьким было расставанье с любимым сыном, но впереди была надежда. Не в первый раз оставляли русские князья своих детей заложниками, многие спустя некоторое время возвращались домой невредимыми. Даст бог, и с Александром все будет благополучно…
Личная тысяча нукеров Ногая проводила Дмитрия Александровича до Оки.
Замерла в тревоге Русь, ожидая нового ордынского вторженья. Но татарская конница осталась за Окой. К стольному Владимиру пошли с великим князем переяславские дружины, накопленные большим воеводой Иваном Федоровичем.
Под своды владимирских Золотых ворот новый великий князь въехал бок о бок с послом Ногая. Всего пять десятков татарских воинов было в посольской охране, но надежней тысяч сабель оберегал Дмитрия Александровича ярлык могучего правителя Дешт-и-Кипчака. Люди узнали: Ногай за великого князя Дмитрия, сопернику его Андрею Городецкому конец!
Андрей прислал во Владимир посольство с богатыми дарами и с мольбами о прощенье. Великий князь не стал осквернять своего имени братоубийством. Отдав Андрею в удел богатый Нижний Новгород, он замирился с ним. Из уст в уста передавали люди слова великого князя, сказанные им на паперти владимирского Успенского собора:
— Да не прольется больше крови на Русской земле! Да настанут годы мирные, без усобных войн и татарских ратей!
И многие поверили этому, как верит путник, изнемогающий от жажды, что за поворотом лесной дороги его ждет еще не видимый глазу прохладный чистый родник…