Русский щит. Роман-хроника
Шрифт:
ГЛАВА 16
СМЕРТЬ КОСТРОМСКОГО ВОЛКА
Тихо было на Костроме в то лето, от сотворенья мира шесть тысяч семьсот девяносто первое.
За дубовым частоколом княжеского двора осталась только горстка дружинников из коренных костромичей, которые теперь даже не знали, чьи они: своего князя в Костроме не было. Бывший костромской владетель Андрей Александрович отъехал в Нижний Новгород, а нового великий князь не поставил. Единственной властью в городе стал тиун, однорукий Лаврентий Языкович. Но он в городские дела почти не вмешивался.
Жить без князя и без наместника костромичам было поначалу непривычно. Но шли недели. По-прежнему подплывали к пристаням купеческие ладьи, и их было не меньше, чем в прошлые годы. На торгу не случалось ни разбоя, ни воровства. Посадские старосты вершили судные дела по старине, по обычаю, как повелось с первого костромского князя Василия Ярославича Квашни. В положенное время сменялись сторожа у городских ворот. Люди успокоились. Видно, забыл новый великий князь за державными своими делами про град Кострому, оставил жить как ей хотелось.
А Костроме хотелось жить мирно, без усобиц…
Вернулся на свой костромской двор боярин Семен Тонильевич, который оказался не у дел после замиренья братьев-соперников, Дмитрия и Андрея Александровичей. Вернулся и зажил тихо, неприметно. Со двора без нужды старался не выходить, чтобы не напоминать о себе, не мозолить глаза людям. Но на своем дворе гостей принимал охотно.
Гостей сперва было много. Костромские бояре искали совета у давнего своего знакомца, близкого человека двух прежних великих князей. Но что мог присоветовать им Семен Тонильевич? Будто в незнакомом лесу оказался боярин, и не было с ним надежного проводника, который помог бы разобраться в хитросплетениях дорог и звериных троп…
Миролюбие Дмитрия Александровича казалось боярину непонятным и необъяснимым. «Что задумал Дмитрий? — гадал Семен Тонильевич. — Почему не карает врагов? Сила-то на его стороне…»
Разговорам о желании править без крови Семен Тонильевич не верил. Не было еще великого князя на Руси, чтоб не шел грозой на неугодных ему. Даже Александр Ярославич Невский оружием смирял непокорных!
Но как подтвердить эти опасные мысли? Дмитрий Александрович пока что никого не казнил и не подвергал опале…
Поэтому в разговорах с гостями Семен Тонильевич осторожничал, сокрушенно вздыхал, разводил руками:
— И сам не знаю, бояре, что деется ныне на Руси, чего ждать!
Гости уходили, недовольные скрытностью хозяина. А потом вдруг перестали наведываться к Семену Тонильевичу, забыли дорогу к его двору. Будто чужим стал боярин в своем родном городе. Не сразу удалось ему вызнать, что виновен в том великокняжеский тиун Лаврентий, который намекнул боярам о немилости Дмитрия Александровича к тем, кто дружит со злодеем Семеном.
Семен Тонильевич удвоил осторожность, затаился на своем дворе, как в осажденной крепости. Приказал заколотить досками ворота, а сторожам велел ходить всю ночь у частокола с копьями и рогатинами. Вызвал из пригородной вотчины, что на речке Костроме, еще три десятка военных слуг. Вечерами собственноручно проверял засовы на дверях хором. Укладывался в постель, положив рядом обнаженный
Но ничего тревожного не происходило. Верные люди по-прежнему доносили Семену Тонильевичу, что никакие рати не двигаются на Кострому, что никто не бродит ночами возле его двора, замысливая недоброе.
Наступила осень. Мутно-серые тучи поползли из-за Волги, проливаясь на землю обложными дождями. Дороги развезло. Даже из близких к Костроме деревень обозы добирались с великими трудами, по непролазной грязи.
«Пропустил время великий князь Дмитрий, если замысливал месть! — радовался Семен Тонильевич. — От Переяславля до Костромы — двести верст осеннего бездорожья. Какое войско решится теперь на поход?!»
Отъехал восвояси великокняжеский тиун Лаврентий Языкович, прихватив с собой костромское серебро. Бояре проводили его до Нерехты и вздохнули с облегченьем: «Слава те господи, убрался из Костромы чужой глаз!»
Пришлых людей в Костроме больше не оставалось. Только к берегу под городской стеной приткнулись две или три новгородские ладьи. Кормчие объяснили любопытным, что ожидают здесь своих товарищей, которые вот-вот прибегут на ладье из Ярославля. А потом караван по последней осенней воде поплывет в Орду.
О новгородцах в Костроме поговорили день-другой и забыли: дело-то ведь обычное. Купцы всегда собирались в караваны. Так легче уберечься от речных разбойников, которых за последние лихие годы развелось множество — и своих, и ордынских.
На берег новгородцы почти не сходили. Сторожили по очереди товары, спрятанные под дощатыми палубами. Вечерами варили похлебку на костре, разложенном возле самой воды.
Накануне покрова Семен Тонильевич убавил сторожей во дворе, приказал тиуну собраться в дорогу. В эту пору он всегда навещал пригородную вотчину, чтобы самолично пересчитать осенние оброки. Боярин не видел причины изменять обычаю и в этот год. Тихо ведь на Костроме…
Но это была роковая оплошность. Семену Тонильевичу изменило чутье, которое помогало ему, как лесному зверю, избегать неведомых опасностей. Боярин недооценил ненависти давнишнего соперника, переяславца Антония. Если бы мог он знать, что только противодействие великого князя, не желавшего развязывать явную усобицу, до поры до времени спасало его от гибели! Дмитрий Александрович не послал войско в Кострому, но против тайного похищенья своего ненавистника не возражал. Для великого князя Семен Тонильевич был очевидным носителем того зла, которое многие годы омрачало его правление. И великий князь согласился с хитроумным и казавшимся бесхлопотным планом, придуманным боярином Антонием и воеводой Фофаном, тоже пожалованным за верность и отвагу боярством.
В последнюю неделю сентября две сотни отборных переяславских дружинников на ладьях новгородского купца Прохора Ивановича поплыли по Волге к Костроме. Дощатые палубы, покрывавшие ладьи от носа до кормы, надежно спрятали воинов от посторонних глаз.
Дождливой осенней ночью три ладьи миновали город и поднялись вверх по речке Костроме. Они остановились неподалеку от устья, в неприметном заливчике, со всех сторон прикрытом зарослями ивняка. Здесь высадился на берег сам боярин Антоний с сотней дружинников.