Русский щит. Роман-хроника
Шрифт:
Тихо, безлюдно стало на улицах Переяславля.
И князь Дмитрий затосковал. Нелегко было сызнова привыкать к безмятежному переяславскому житью. Дни были похожи друг на друга, как листья с дерева: перемешай их, и не различишь — все одинаковые.
Княжеские дела не отнимали много времени. Все делалось как бы само собой, почти без участия Дмитрия. Большой воевода Иван Федорович держал в крепких руках войско, судную избу, городовое дело. Тиун Лаврентий Языкович, тоже старый и опытный слуга, сидевший в Переяславле еще с отцовских времен, хлопотал по хозяйству, управляя
Наступило лето. Просохли лесные дороги. Князь Дмитрий часто уезжал из Переяславля, гостевал то в деревне бортников, на речке Вьюлке, то в своем селе на Нерли, то в шалаше дровосеков за Трубежем.
В глухие затрубежские места подговорил заехать сотник Кузьма, новый любимец князя, неизменный спутник в дальних поездках. Смерды в немереных лесах за Трубежем рубили дрова, вязали их в плоты и сплавляли вниз по реке к соляным варницам.
Вместе с плотогонами князь Дмитрий приплыл к Соли-Переяславской, что возле Плещеева озера.
Тиун при варнице, узнав в высоком молодце, соскочившем с плота на берег, самого князя, оробел до холодного пота. Беспрерывно кланяясь, позвал в тиунскую избу — обсушиться у очага. Но Дмитрий пошел к варницам.
Старик-солевар показал князю колодец-сруб, откуда черпали соляной раствор. В черную глубину колодца была опущена деревянная труба-матица, а через нее, до самого соляного слоя, еще одна труба — обсадная.
— Рассол в сием месте на сорок сажен от земли, — рассказывал солевар. — Колодезник Захар, твоей милости работный человек, сруб и трубы ладил два лета.
— На сорок сажен? — удивился князь.
— И боле того бывает — на шестьдесят и восемьдесят сажен. Здесь рассол близко. Благодатна твоя земля, княже!
Холопы-водоливы вычерпывали рассол длинными бадьями, выдолбленными из дерева, сливали в деревянный же желоб. Искрящийся на солнце рассол стекал по желобу к избе-варнице, которая приткнулась к обрыву берега.
В избе, возле большого железного короба-црена, подвешенного на цепях над огнем, суетились солевары, перемешивали кипящий рассол деревянными весельцами.
— Нынче вторая варя, — пояснил старший солепар. — А как соль родится, сызнова рассолу добавим, третью варю варить будем. И так до десятого разу. А потом соль из црена выгребем и на полати — сушить…
Солевар указал на дощатый навес, стоявший рядом с варницей.
Под навесом, обдуваемая озерным ветром, досушивалась на деревянных полатях соль. Холопы собирали ее совками в рогожные мешки и уносили в амбар.
— Хитрое ваше мастерство, — задумчиво сказал Дмитрий. — Хитрое…
Возвращаясь вечером в Переяславль, Дмитрий думал о том, что он, оказывается, совсем мало знал о своей земле и о людях, населявших ее.
Кто окружал князя с раннего детства? Бояре, воеводы, начальные люди дружины, дворовая челядь… Даже тиуны и старосты редко переступали порог княжеских хором. А бесчисленные черные люди — все те, кто сеял и
Сегодня, встретив старого солевара, который спокойно и уверенно рассказывал о секретах своего ремесла, Дмитрий поначалу удивился. Удивился и почувствовал непонятную робость, подобную той, которая приходила к нему в беседах со старыми отцовскими воеводами. Да, он — князь, он сын великого Невского! Но эти люди знали больше, чем он, видели больше, чем он, накопили за свою долгую жизнь еще недоступную ему мудрость. И чем-то похожи были отцовские соратники на старого солевара, гордящегося своим мастерством…
«Не так уж просты черные люди! — думал Дмитрий. — Есть, видно, мудрость не только в ратных делах, но и в том, чтобы творить руками своими все потребное человеку…»
Сотник Кузьма, будто подслушав мысли князя, негромко сказал:
— Цены нет тому солевару. Приумножают такие мастера княжеское богатство. Обернется соль в серебряные гривны, а гривны — в мечи да кольчуги. Выходит, работный человек твоему княжескому делу служит.
Дмитрий вспомнил слезящиеся от дыма глаза солеваров, согнувшиеся под тяжестью мешков с солью спины холопов, разъеденные рассолом руки водоливов и подумал, что надо бы прибавить харчей работным людям, а старшего над ними — наградить. «Скажу о том Лаврентию!» — решил князь.
— А в Заболотье у тебя есть знатные бортные мастера, — продолжал Кузьма. — В других местах люди мед лесной готовым берут, из дупла дикого дерева, а в Заболотье мастера сами короба-борти делают, разводят улейных пчел. Добычливо сие вдвойне…
В Заболотье князь Дмитрий не был ни разу. Лежала та земля, покрытая лесами, на полуденную сторону от Плещеева озера. Из болот вытекали речки Шерна, Дубна, Киржач и Пекша, вливаясь где-то за пределами Переяславского княжества в полноводную Клязьму.
На Пекше, среди дремучих лесов, безвылазно сидел в своей невеликой вотчинке старший брат Дмитрия Александровича — Василий. Дмитрий никогда не бывал у брата, да и самого его видел только однажды, после первого своего возвращения из Новгорода. Василий, вотчина которого была на переяславской земле, приехал на поклон к новому правителю княжества.
Одет был Василий в простой черный кафтан и черную же суконную шапку, словно и не князь родом, а монах-затворник из лесного скита. Говорил тихо, просительно. В бороде седина, а в глазах — робость.