Русский щит. Роман-хроника
Шрифт:
«Будто старец немощный, — подумал тогда Дмитрий. — А ведь годы-то Василия только-только на четвертый десяток перевалили! Сломил, видно, брата Василия батюшкин гнев. Сколько лет прошло, а выпрямиться не может…»
А с Василием случилось вот что.
В лето шесть тысяч семьсот шестьдесят пятое, на шестой год великого княжения Александра Ярославича Невского, пришли из Орды на Русь ханские люди-численники, изочли и переписали всю Русскую землю, обложили христиан тяжелой данью. Смирились люди перед такой бедой. Только Великий Новгород, оставшийся от Батыя невоеванным, не пожелал дать число. Как пришла туда весть злая из Низовской земли, что просят ордынцы даней и от Нова-города, поднялись новгородцы вечем, убили верного слугу великокняжеского —
Молодой Василий Александрович, княживший тогда в Новгороде, встал на сторону мятежников, воспротивился воле отца.
Страшен был гнев великого князя. На Новгород двинулись сильные низовские полки — карать своевольников.
Василий с ближними людьми отъехал в Псков, но и там достала его тяжелая десница отца. Имя великого князя открыло ворота неприступного псковского Крома перед воеводой Иваном Федоровичем, посланным с дружиной вернуть беглецов.
Василия заковали в цепи и повезли во Владимир, на отцовский суд.
Розыск по новгородскому мятежу ужаснул бы и самого отважного.
Дымно чадили факелы в подземной избе-порубе, дюжие пытошные мужики вволакивали Васильевых бояр, дружинников, тиунов.
— Чтоб никому не повадно было князя на зло подговаривать! — угрожающе говорил великокняжеский дьяк, сверкая глазами на помертвевшего от страха Василия.
С тех дней поселился в душе князя Василия неизбывный страх. Одного желал теперь он от жизни — тишины. Забился в леса, в пожалованную отцом вотчину на реке Пекше. Искал утешенья в молитвах, принимал на своем дворе божьих людей — странников. С ними ел за одним столом, в праздник и в будни, только постное: рыбу леща, грибки, разный овощ. Мечтал о монашеской схиме, даже слезную грамоту послал было отцу, чтобы отпустил в монастырь. Но великокняжеский гонец привез в ответ резкую отповедь: «Князи русские схиму принимают лишь на смертном одре. Жди, пока позову…»
И Василий ждал, смирившись, телом грешным пребывая в миру, а душой робкой — в отреченье от всего земного. К брату Дмитрию, новому переяславскому князю, Василий приехал с одной мольбой: оставить его жить так, как жил раньше, — в тишине и покое.
Дмитрий встретил брата приветливо, обласкал, пообещал испросить для него у великого князя Ярослава Ярославича какое-нибудь княженье. Негоже старшему сыну Невского быть без княжеского удела…
Обещал это Дмитрий не без задней мысли. Хитроумный Антоний считал, что вытребовать у великого князя удел для Василия будет проще простого. А потом можно будет править им от имени смиренного брата.
Но Василий отказался от предложенной чести. На все уговоры упрямо повторял, не поднимая глаз:
— Отпусти меня… Оставь в тишине жить… Немощен я духом, править не могу…
Так и уехал Василий в свою заболотную глухомань. А уехав, надолго исчез из его памяти.
Еще раз вспомнил Дмитрий о старшем брате вскоре после возвращения из раковорского похода. В Переяславль пришло известие о смерти юрьевского князя Дмитрия Святославича, тоже великого смиренника. Два года назад он принял постриженье в иноческий чин от ростовского епископа Игнатия — может, просто устал от княжеских забот, а может, соблазнился примером матери своей Евдокии, удалившейся в монастырь…
Антоний подсказал: «Не время ли о Василии вспомнить? Юрьев свободен для нового князя…»
Но Василий не приехал в Переяславль, сославшись на нездоровье. Гонец, вернувшийся из Заболотья, подтвердил, что князь Василий действительно плох, принимал его лежа в постели.
Дмитрий собирался сам поехать к брату, да так и не собрался. Сначала ожидал из Пскова дорогого гостя, князя Довмонта. Сговорено было еще на реке Кеголе, что приедет псковский князь в Переяславль. Помешала новая война. К Пскову приступила немецкая рать, десять дней стояла под городскими стенами. Только с новгородской помощью Довмонт отогнал немцев за реку Великую, а потом и за порубежный Изборск. До гостей ли тут?
А когда
Акимка, присланный в Переяславль новгородским купцом Прохором, рассказал Дмитрию и боярину Антонию, что великий князь гневался не только на посадника, но и на бояр его Жирослава Давидовича, Михаила Мишинича и Олферия Збыславича. Вече, может быть, и отступилось бы от опальных бояр, да немцы снова зашевелились на наровском рубеже, помощь великого князя нужна была до зарезу. Но тот потребовал слишком многого: лишить опальных бояр вотчин и сел! На это Великий Новгород не мог согласиться. Это было нарушеньем новгородских вольностей, ибо, по обычаю, великий князь в боярских вотчинах не властен. Не выдали новгородцы своих бояр на поток и разоренье, только били челом Ярославу Ярославичу: «Отдай гнев свой, княже, а от нас не езди, потому что не добро еще умирились с немцами!»
Но великий князь не послушал, увел низовские полки к Броннице…
— После отъезда великого князя издвоились люди в Нова-городе, — закончил Акимка. — Одни вечники хотели послать челобитье, чтобы Ярослав вернулся с полками, а другие иных князей предлагали звать, Дмитрия из Переяславля или Василья с Костромы…
Вскоре приехал из Новгорода и сам Прохор. Оказалось, что сторонники Ярослава пересилили на вече, отправили посольство в Бронницу. Великий князь тотчас возвратился и принялся творить суд по своей воле. Бояр Жирослава Давидовича, Олферия Збыславича и Михаила Мишинича выслали в дальние вотчины. Тысяцким стал Ратибор Клюксович, сторонник Ярослава. Только недавно поставленного вечем посадника Павшу Онаньича сумели отстоять новгородцы, хотя великий князь гневался и на него. Те, кто были против Ярослава, примолкли, потому что без великокняжеских полков Новгороду не обойтись, а он обещал собрать к зиме войско…
Много забот было у Антония. К часовне за оврагом его тайные гонцы протоптали широкую тропу — хоть на телеге подъезжай. Возвращаясь в Переяславль из своих поездок, Дмитрий знал, что боярин уже ждет его с целым ворохом новостей.
И сегодня, вернувшись из Соли-Переяславской, князь Дмитрий опять долго советовался с Антонием.
То, что было намечено, шло успешно. Удельные князья один за другим склонялись не помогать Ярославу войском в зимнем походе. Раньше других сообщил об этом через своего боярина Семена Тонильевича младший брат великого князя — Василий Костромской. Воевода Федор, ездивший в Ростов и Белоозеро, привез обещанье Бориса и Глеба Васильковичей: «Сами в Новгород не пойдем, а если великий князь заставит грозою, пошлем с сыновьями малые рати!» О том же писал в грамотке Роман Владимирович Углицкий. Младший брат Дмитрия — Андрей Александрович Городецкий — тоже прислал гонца. Он советовал переяславскому князю поберечь дружины, не класть воинов в немецкой земле, умножая славу великого князя Ярослава. «А сам я, — писал Андрей, — войско свое из Городца не выпущу!» Долго молчали князья дмитровские и галицкие Давид и Василий Константиновичи, наконец и от них пришли грамоты. Об этих-то грамотах и рассказывал Антоний:
— Давид с Васильем великого князя боятся, силы за собой не чувствуют. Обещали только, что с посылкой рати спешить не будут, а там как получится… Хитроумные князья! Но, мнится мне, Ярослав от них ратной силы все же не дождется…
— Так кто же за Ярославом остался? — задумчиво произнес Дмитрий и, загибая пальцы, стал перечислять: — Ну, сын его Святослав из Твери… Ну, Юрий Суздальский, наместник новгородский… Ксения, княгиня ярославская, и зять ее князь Федор. Эти великого князя боятся, куда угодно по его слову пойдут… Ближние к Владимиру города выставят ополченья… Вот, пожалуй, и все…