Русский щит. Роман-хроника
Шрифт:
На помост один за другим взбегали вечники, срывали с голов шапки, выкрикивали вины князя Ярослава:
— Закладчиков своих держит в Торжке, торгуют те закладчики беспошлинно…
— Судит князь не по правде…
— Отнял весь Волхов своими рыбными ловцами…
— Соколов и ястребов завел бесчисленно много, потравил всю дичь в полях…
— Двор с хоромами взял насильством у Олексия Мордкина, населит своими людьми…
— Серебро поймал на Микифоре Манушине, и на Романе Болдыжеве, и на Ворфоломее…
— Немцам
— На Святую Софию руку поднял, по владычные вотчины со своими псарями въехал…
Боярин Жирослав Давидович со слезами рассказывал, как держал его князь Ярослав на городище в тесноте и истоме, а потом велел, как последнего холопа, отвезти на простой мужицкой телеге в дальнюю деревеньку:
— Бью челом вечу на князя Ярослава!
Монах-писец, примостившийся тут же на помосте, торопливо записывал речи вечников.
Павша Онаньич склонялся к нему и громко, чтобы все слышали, наставлял: «Пиши, ничего не пропуская! Чтоб ни одна вина князя Ярослава не была забыта!»
Когда вечники выговорились, посадник взял у монаха записанное, прочитал вслух народу.
Грозно прозвучали в тишине слова вечевого приговора:
— А посему уже не можем терпеть, княже, насилья твоего! Уйди из Нова-города прочь, а мы добудем себе другого князя!
Снова оглушительным ревом взорвалось вече: «Любо! Любо! Послать грамоту Ярославу! Указать путь из Великого Новгорода'»
Несогласных не было. Немногочисленные сторонники великого князя попрятались. Но о них вспомнили, когда новгородская господа стала покидать площадь.
В толпе раздались крики:
— На поток и разоренье дворы доброхотов Ярослава!
— Жечь двор тысяцкого Ратибора!
— Жечь Гаврилу Киянинова!
Размахивая топорами и длинными засапожными ножами, люди побежали на Софийскую сторону. Тяжелым бревном-тараном выбили ворота Ратиборова двора, ворвались за частокол.
— Бей!
— Круши!
С треском вылетали окна нарядных хором, рассыпая по двору осколки дорогих фряжских стекол.
Февральской метелью кружился пух из перин и подушек, располосованных ножами.
Металась под ногами перепуганная домашняя птица.
Посадские молодцы выволакивали из клетей и амбаров мешки с зерном, выкатывали бочонки с маслом и медом, выкидывали через двери куски сукна, кожи, связки беличьих и соболиных шкурок, кузнечное изделье, посуду.
— На поток!
Славился богатством двор тысяцкого. А теперь в хоромах и амбарах — пусто, одни обломки валялись на затоптанном полу. Холопы и работные люди Ратибора разбежались кто куда. Тиун Аниська, попытавшийся было загородить дорогу к боярской казне, к серебру и долговым запискам, растерзан толпой и брошен, как ворох тряпья, под черную лестницу.
Жарким пламенем занимались хоромы, хозяйственные постройки, навесы скотных дворов. Люди пятились от пожара, прикрывая руками лица.
Неподалеку, за Козьмодемьянской
Страшен в гневе новгородский посадский люд. Когда на улицах и площадях раздавался грозный крик «На поток!», то в ужасе замирали боярские сердца, тряслись руки в ожиданье неминуемой беды. Одна надежда была во время мятежей — на владыку Далмата. Из ворот кремля выезжали ратники владычного полка, одетые в черные доспехи, оттесняли конями мятежников от боярских хором, а тех, кто противился, рубили мечами…
Но на этот раз архиепископ Далмат не стал вмешиваться, оставил свой полк за кремлевскими стенами.
— С нами владыка Далмат! — радостно кричали люди. — С нами!..
Великий князь Ярослав Ярославич и тысяцкий Ратибор, прискакавший с вестью о мятеже, стояли на воротной башне городища. Сполошный гул вечевого колокола сюда, ко двору князя, доносился едва слышно. Щурясь от яркого весеннего солнца, Ярослав смотрел на видневшийся вдалеке мост через Волхов. По мосту колеблющейся черной полоской текла толпа: сначала — на Торговую сторону, а спустя малое время — обратно к Софийской стороне.
Над Неревским концом Софийской стороны поднялась струйка дыма, постепенно густея и расплываясь в небе. Неподалеку занимался еще один пожар.
Тысяцкий Ратибор закрыл руками глаза, простонал:
— Мой двор жгут, княже… Там, видно, и Гаврилины хоромы запалили…
— Нечего о хоромах убиваться! — сердито прикрикнул на него Ярослав. — Об ином нужно думать: тебе — о голове, чтоб цела осталась, а мне — о новгородском княженье!
Великий князь помолчал и добавил со вздохом:
— Напрасно, ох, напрасно отпустил на Низ полки…
На башню поднялся Андрей Воротиславич, тысячник владимирской дружины. Впрочем, теперь Андрея называли тысячником больше по старой памяти, чем за дело: едва семь сотен дружинников осталось под его началом на городище. Все они с раннего утра были на стенах и в сторожевой заставе возле Волхова. А сам Андрей Воротиславич, отомкнув оружейные клети, раздавал копья и мечи дворовым людям: конюхам, псарям, сокольникам, поварам, мастеровым, комнатной челяди.
— Еще сотню ратных людей снарядил, княже! — похвастал он Ярославу.
Но великий князь, вместо похвалы за старанье, только презрительно усмехнулся:
— Сотню?! Мне не сотня надобна! Тысяча! Пять тысяч! Десять тысяч ратников — и того будет не много, чтобы смирить мятежный Новгород!..
Вечером на городище приехали послы новгородского веча. Как и предсказал Ратибор, новгородцы выбрали послами бояр Петрилу Рыгача и Михаила Пинищинича, известных крутым и непреклонным нравом. А вот третий посол, игумен Юрьева монастыря Никифор, заставил призадуматься и великого князя, и его советчиков.