Русский спецназ. Трилогия
Шрифт:
– С возвращением тебя, – обступили пилота товарищи.
– Спасибо, – кивнул он.
Они уже привыкли к тому, что боевые вылеты без потерь не обходятся, трагедий из этого не делали, ведь и о тебе, когда время придет, никто особо горевать не станет. С вещами же не вернувшихся из боя поступали так же, как и пираты – делили между собой на память, а особо ценные посылали родственникам погибших.
Моряки тыкали пальцами в рваные дыры на крыльях и бортах.
Пилот посмотрел на них.
– Да,
– Эссену уже доложили о проведенной операции, не верит достигнутому успеху, не верит, что мы «Гинденбурга» завалили.
– Ну пусть сам убедится, что его в строю больше нет. На дно сплавает, поищет его там. Я когда улетал, он уже носом клевал совсем, вода через надстройки переливалась.
– Забомбили его знатно. Эссен уже всем золотые горы наобещал по возвращении, ордена там и прочее.
Пилоты все еще не могли успокоиться, в крови была страшная концентрация адреналина, глаза сверкали, точно в них все еще можно было разглядеть отблески разрывов от германских пушек.
– Черт, как на посадку-то заходит, – сказал один из пилотов.
Приближающийся гидроплан мотало из стороны в сторону, как пьяного, хотя видимых повреждений было не видно. Возле самой воды он выровнялся, но его все равно скапотировало, и он перевернулся.
Пилот повис на ремнях безопасности, закачался как маятник. На крылья закапала кровь. Похоже, в крови была вся кабина. С авиаматки быстро спустили катер. Моряки подплыли к аэроплану, вытащили пилота, разрезав удерживающие его ремни. Он повалился им на руки, как тряпичная кукла. К аэроплану привязали трос и, пока он не пошел ко дну, стали медленно подтягивать к авиаматке.
Раненого подняли на борт, обхватили со всех сторон и поволокли в операционную.
Моряки на авиаматке все смотрели в небеса, на тот случай, если появится еще какой-нибудь гидроплан.
Они не напрасно ждали.
За гидропланом тянулся дымный шлейф. Огонь выбивался из-под кожуха двигателя, бросался на пилота, отступал, точно играл с ним. Каким-то чудом, несмотря на этот дым, застилавший все вокруг, на слезящиеся глаза, пилот посадил гидроплан почти возле авиаматки. В какой-то момент многим на ее борту показалось, что он врежется в корабль. Гидроплан окатила густая пенная струя из огнетушителя. Пилот весь вымок, он отплевывался пеной, когда выбрался из гидроплана, уже оказавшись на борту, морщился от неприятного вкуса во рту.
– Дайте что-нибудь пожевать, чтобы эту гадость перебить, – взмолился пилот.
Друзья протянули ему шоколад.
– Ты хоть свои бомбы-то успел сбросить? – спросили у него.
– Успел. Не с ними же возвращаться? – кусая шоколад, говорил пилот.
Шоколад крошился, падал на палубу, размазывался по его губам.
– Еле подлетел, в двигатель уже на обратном пути всадили. Все боялся промазать. Рыб потравил бы этой гадостью, – продолжал пилот.
– Точно, – смеялись другие авиаторы, – рыб ты бы потравил. Пусть германцы травятся.
Если за сбитый истребитель давали
Больше никто не вернулся. Авиаматки потеряли в общей сложности семь гидропланов.
Пилоты разбрелись по каютам отдохнуть, поспать хоть несколько минут или, может, если повезет, часов, прежде чем поступит новый приказ.
Техники зарядили в катапульты наиболее исправные гидропланы.
Эскадра ушла вперед, развив максимально возможную скорость, чтобы не упустить покалеченный флот Открытого моря. Авиаматкам «Нарвал» и «Акула» пришлось задержаться, чтобы принять на борт гидропланы, после они попробуют нагнать корабли, но необходимости в них пока не было, потому что противника они обнаружили, а дальше все в руках флота. Авиаматки понадобятся, если Эссен упустит германцев. Вот только состояние большинства гидропланов было очень плохим, техники наспех исправляли повреждения, латали дыры, заклеивали, красили обшивку.
8
Германцы лишились глаз, как слепые совсем стали без дирижабля. Корабли разворачивались, медленно набирали ход, а в трюмах и на палубах экипажи все еще продолжали тушить пожары, выкачивать скопившуюся воду, заделывать пробоины. Палубы превратились в филиалы лазаретов, переполненные ранеными и обожженными с потонувших кораблей, они стонали, причитали, просили помощи, воды, что-то мычали совсем уж неразборчивое.
Шеер думал, что «Кайзеру» повезло больше, чем остальным кораблям. В него угодило всего две бомбы. Да и они оказались какими-то маломощными, взорвались слабым хлопком, почти без огня, то ли не сработали, то ли заряд в них заложили на удивление малый.
Теперь над кораблем поднимались клубы мутно-желтого дыма, очень тяжелого, похожего на какое-то варево. Он просачивался внутрь корабля, проникал под палубу, распространялся по трюмам.
О попаданиях ему доложили с командирского мостика «Кайзера». Странная это была передача. На середине ее бодрый голос капитана стал меняться, в нем появилось что-то истеричное, а потом он стал кричать о том, что люди на палубе его корабля хватаются за носы, прикрывают лица ладонями, корчатся в агонии.
– Это иприт! – наконец догадался капитан. – Иприт! В бомбах был иприт!
На кораблях никто не подумал запастись противогазами, способными отфильтровать ядовитый газ. Он постепенно поднялся выше, добрался до командирского мостика, накрыл его, пробрался внутрь. Только по крикам, раздававшимся в переговорном устройстве, уже нечленораздельным, непонятным, Шеер мог догадаться, что творится на «Кайзере». Голоса стихли, а хрип заглушил треск радиопомех.
Тишина была страшной, от нее веяло холодом, могильным холодом, заставлявшим мурашки страха пробегать по спине.