Русский спецназ. Трилогия
Шрифт:
Солдаты толпились на палубе, перелезали через бортики, спускались по сеткам, похожим на те, что тянулись когда-то к мачтам парусников.
Офицеры, покрикивая на слишком нетерпеливых, пытались как-то навести порядок, точно это толпа безбилетных пассажиров, которая хочет взять штурмом прибывший на станцию поезд.
– Эй, осторожнее, – слышалось то и дело.
Кому-то заехали прикладом ружья по каске, а кому-то отдавили руку подошвой сапога.
– Куда лезешь? Подожди.
Возле бортов транспортов сновали катера, приставали к корпусу, забирали партию солдат и направлялись к бухте, вытягиваясь во внушительный по размерам
Солдаты со страхом поглядывали в воду. Там, застывшие на глубине трех метров, точно какие-то фантастические водоросли или медузы, едва покачивались черные силуэты мин. Лодки проходили высоко над ними. Мины стали бы им опасны, только сорвавшись с привязи и всплыв на поверхность.
Над лодками барражировали гидропланы.
Эсминец и крейсер ушли в илистое дно, лежали на нем, уже превратившись во что-то совсем чуждое тому миру, из которого они пришли, точно это останки древних огромных животных, плававших в этих морях много миллионов лет, когда на суше властвовали динозавры. Вокруг них расплывалось мутное пятно, через которое смутно проглядывались очертания утонувших кораблей. В грязной воде сновали стайки блестящих рыбок, приступивших к изучению этих подарков. Там таилось много съестного.
Изредка поднимались небольшие пузыри воздуха, точно корабли все еще продолжали дышать. На поверхности плавал мусор: намокшие бескозырки, спасательные жилеты, круги, сорванные с бортов, обломки лодок. К ним подбирался огонь, который, загораживая вход в бухту невысокой стеной, плясал на пестрых разводах вытекшего топлива и масла. Волны выносили маслянистую пленку на берег. Он тоже горел.
Языки пламени смыкались черным удушливым дымом, похожие на ворота в преисподнюю, в которую по своей воле никто пройти и не захочет. Катера проскакивали их, лавируя между очагами пламени. На бортах темнела краска, шла пузырями.
Ветер дышал в лица солдат жаром. Они зажимали носы ладонями, задерживали дыхание, чтобы не отравиться этим смрадом, оборачивались со страхом в глазах и смотрели на корабли. Во время перехода, валяясь пластами от качки в гамаках с бледными лицами, они проклинали все на свете и эти корабли тоже, выворачивая содержимое своих желудков на палубу, а теперь вот смотрели на них, как на что-то родное, как на свой дом. Глаза краснели, в них появлялись слезы от едкого дыма.
Впереди что-то трещало, взрывалось, ломалось, надсадно скрежетало, но за этим дымом и огнем ничего не было видно, как ни вытягивай голову и как ни прищуривайся, будто там резвится огромный зверь, и от таких звуков становилось не по себе. От каждого взрыва солдаты вздрагивали, а губы их что-то безмолвно шептали.
В воде было несколько выброшенных с эсминца моряков. Кто-то уже обгорел до неузнаваемости, и над поверхностью, как поплавок, болталась голова, с которой огонь слизнул и волосы, и кожу. Другие – тянули руки к проплывающим мимо катерам, что-то кричали, но из обожженных глоток только хрип вырывался. Их втаскивали на борт, забирали с собой.
Из воды высовывалась сломанная чуть ниже марса грот-мачта «Зейдлица», похожая на крест над братской могилой, в которой покоятся
Наконец катера проскочили в бухту, подошли к берегу, ткнулись носами в искалеченную взрывами пристань. Железные листы, из которых она была сделана, топорщились, ходить по ним стало опасно, а под ногами они стонали, точно от боли.
Солдаты высыпали на пристань. Ноги уже отвыкли чувствовать под собой твердую поверхность.
Десант поднимался вверх по склону. Здесь все было изрыто взрывами, земля перемешалась с человеческими останками, как в окопах после обстрела мортирами, и стала бурой, но из-за того, что в ней было слишком много глины… Как ни осторожничай, все равно на кого-то наступишь, если бы рукам не мешали винтовки, солдаты стали бы креститься.
Они ждали, что вот сейчас по ним начнут стрелять, но германцам лучше было бы это сделать, когда катера только подходили к пристани, но те почему-то и не пытались задержать русских.
Катера, выгрузив солдат, разворачивались, возвращаясь к транспортам за новой партией.
– С берега передают, что германцы сдаются, – доложили Эссену.
– Отлично, пленных грузите на катера и отправляйте на транспорты, раненых – на госпитальное судно.
– Слушаюсь, ваше высокоблагородие, – козырнул офицер.
– Штурмовиков, если из них кто остался, тоже на госпитальное судно. Всех.
– Слушаюсь.
Над ним мерцали звезды на черном небе и чуть покачивались, точно он плыл на лодке по реке, кажется, он знал, как называется река и как зовут перевозчика.
Он попробовал встать, опираясь локтями о дно лодки, но ему удалось лишь чуть приподняться, оттого что руки его стали совсем слабыми. В глазах помутнело от боли в груди, и он не смог различить очертания склонившегося над ним лица.
– Лежи, Коля, не двигайся, – сказал Харон голосом Рогоколя.
Ему на плечо опустилась рука, останавливая все его попытки подняться и осмотреться. Ему осталось только это звездное небо. Но над Стиксом должны светить другие звезды, а те, что были над ним, он узнал – это небо над Рюгхольдом.
Губы высохли, запеклись коркой. Мазуров с трудом разлепил их, провел кончиком языка по губам, чувствуя солоноватый привкус крови. Изо рта вырывался пар, к лицу прикасался холодный ветер.
Он вспомнил, как в него бросили гранату, как он не успел ничего сделать, а как она разорвалась, уже из его сознания выветрилось.
– Что случилось? – прохрипел Мазуров.
От каждого звука боль, рождаясь в груди, растекалась с огромной скоростью волнами по всему.
– Молчи, – опять сказал Рогоколь, – ты ранен.
Об этом он и так догадался.
– Тебе морфия вкололи, – продолжал Рогоколь, – у тебя многочисленные осколочные ранения. Несем тебя на госпитальное судно, там будут операцию делать, так что ничего не говори и сил набирайся.
«Какой он непонятливый. Говорит много лишнего и ни слова о том, удержали они остров или нет, подошел ли флот, хотя уже ночь, а это значит, что флот должен был уже подойти, да и откуда взяться госпитальному судну без эскадры».