Русский Сюжетъ

Третьякова Людмила

Сложнее было с родовитыми дамами, наперебой предлагавшими Николе свидания. То, что замужние богатые женщины пускаются во все тяжкие, конечно, не прибавляло ему уважения к прекрасной половине человечества. Он мог позволить им опустошить его карман, но никогда не принимал их близко к сердцу. Неудачная охота или упущенная диковина из антикварной лавки огорчала его куда больше, чем все вместе взятые дамские настроения, изменчивые, как петербургская погода.

В кругу товарищей-офицеров Никола любил повторять: купить можно любую женщину. Вся разница только в оплате услуг: иногда дело обходилось пятью рублями, а случалось торг шел о пяти тысячах.

Впрочем, как раз такому краснобайству грош цена. Никто не знает этого лучше самих мужчин.

В минуты размышлений Никола пытался разобраться, отчего такой непокой в его душе. Кажется, он упорядочил свою жизнь. Утро его начинается в восемь часов с холодного душа, далее завтрак с отцом. Оттуда «домой», на Галерную: подрядчики, счета, антиквары, портные, приятели, архитектор с планом зимнего сада. В четыре часа – Михайловский манеж, в шесть – обед, потом театр.

Так отчего же после всей замечательной дневной кутерьмы такие приступы страха? Запись из дневника: «Что со мной происходит, не могу понять. Голова горит, мысли путаются, хочу чего-то и сам не знак) чего. Что за притча? Кровь так и кипит, сил, кажется, так много, что я, как наполеоновский офицер, могу проскакать сто верст в сутки и помнить все, что видел по дороге». И еще: «Силы падают, и голова не в состоянии работать. Одна мысль погоняет другую, одна мешает другой. В мозгах Содом и Гоморра. Это, наконец, черт знает что такое...»

Это не «черт знает что такое», а смятение, недовольство тем, как складывается жизнь. Все есть – и ничего нет. Нет «ее» – того главного стержня, вблизи которого всякое деяние обрело бы смысл и необходимость. И где «ее» искать?.. Но мысли о том, что покой и счастье связаны с любимой женщиной, семьей, детьми, уже не оставляли Николу.

Иногда он оставался ночевать в еще не готовых, пахнущих сырой штукатуркой, помещениях. В громадном здании, угрюмую тишину которого нарушали лишь ненароком треснувшая доска да легкий шорох мусора, переносимого сквозняком по длинным коридорам, нервы его напрягались, сон не шел. Сейчас в доме пусто, одиноко, но через некоторое время все изменится. Он, конечно, женится, когда найдет себе пару по душе. У него, конечно, будут дети. Они начнут пищать и гомонить, а потом с топотом носиться по комнатам, где сейчас лежат штабелями кирпичи, мешки с песком и паклей. Неужто здесь будет идти обыкновенная семейная жизнь? Забыв о зимнем саде и зверинце, Никола размышлял о ней: незнакомой женщине, которая родит ему детей, которых он – это уж точно! – не доверит попечению бессердечных баронов. А кому же? Он начинал в подробностях думать об этом и незаметно засыпал, совершенно успокоенный, как будто у него уже были жена и детишки, а дело оставалось только за воспитателями.

Фанни

Когда мужчина оставляет дом и пускается в странствия, его называют человеком любознательным, неравнодушным к красоте мира. Женщина же в подобной ситуации вызывает подозрения: а не искательница ли она приключений? Люди зачастую судят категорично: не сомнения, это наверняка авантюристка, ибо добродетельная особа едва ли покинет родные стены ради мира, полного опасности, соблазна и темных страстей.

Так кем же была мисс Фанни Лир – та самая, которую родители Николы считали первопричиной семейного несчастья.

...Фанни Лир, она же Хэтти Эш, она же мисс Блэкфорд, в донесениях российской полиции значилась как «североамериканская гражданка 23 лет». Великий князь Николай Константинович был того же возраста, но его жизненный опыт не выдерживал никакого сравнения с тем, что уже имелся за плечами мисс Фанни.

В возрасте шестнадцати лет эта дочь священника из Филадельфии сбежала с неким господином, который, как истый джентльмен, сочетался с ней законным браком. Однако, оказавшись хроническим алкоголиком, он скоро умер, оставив юной супруге крошку-дочь и фамилию Блэкфорд. Ребенка надо было кормить. О возвращении в дом отца-священника не могло быть и речи, потому Фанни – будем называть

молодую вдову ее будущим сценическим псевдонимом – некоторое время подрабатывала старым, как мир, способом, «до тех пор, пока позор», как выразился один моралист, «не заставил ее скрыться во Франции».

Здесь молоденькой американке удалось устроиться на одну из тех крошечных сцен при парижских кабаре, которых было пруд пруди. Если к славной мордашке прилагалась стройная фигура и хоть мало-мальски различимый голос, дело это считалось достаточным.

Начинающая артистка, энергичная и оборотистая, быстро обзавелась поклонниками, переходя от менее ко все более богатым. Несмотря на то, что из-за франко-прусской войны в Париже было не так весело, как в прежние времена, Фанни сколотила кое-какой капиталец и даже выписала к себе мать из Филадельфии растить дочку. Ее клиентами были теперь люди высшего разряда. Обзаведясь статусом дорогой куртизанки, Фанни выезжала и на «европейские гастроли», кружа головы нуворишам и даже членам королевских семейств.

Среди тех, кто пользовался услугами мисс Лир, были и русские, приезжавшие в Париж и на европейские курорты – пожить вольной жизнью и с толком истратить деньги. В том и другом никакого удержу они не знали. Фанни, имея богатый опыт, убедилась в этом. Не в пример скупым немцам и французам, которые даже в пылу страсти всегда себе на уме, в поклонниках из России Фанни углядывала невероятную расточительность, способность совершенно не думать о завтрашнем дне и вкушать парижские удовольствия на всю катушку. Они походили на детей, которые каким-то случаем удрали от строгих маменек, – как тут ни воспользоваться моментом? Их легко можно было подбить на любые проказы.

Фанни это нравилось. К тому же ее русские ухажеры выказывали рыцарское отношение к даме и великолепную, если только вдрызг не напивались, воспитанность. Даже люди суровых занятий, как, например, Федор Трепов, обер-полицмейстер императорского Петербурга, оставили у нее самые лучшие воспоминания. Генералу было крепко за пятьдесят, а энергии и веселости у него не поубавилось. В перерывах между романтическими похождениями он развлекал Фанни рассказами о России. И однажды услышал от нее:

– Похоже, вы полагаете, что я ничего не знаю о вашей стране. Напрасно! Книги еще девчонкой притягивали меня. Я читала взахлеб. А среди героев ваш Петр Великий мне нравился больше других. Трудиться, как простой работник, сделать полунищую бродяжку своей женой – ах, в этом есть что-то необыкновенное. Я читала, мой друг, и о ледяном доме царицы Анны. А дикое великолепие великой и жестокой Екатерины! Какая удивительная женщина... Россия! «Вот куда я поеду», – говорила я своей матери, когда была еще совсем маленькой.

– Так в чем же дело, дарлинг? – говорил удивленный ее познаниями Трепов. – Со своей стороны я могу гарантировать вам полную безопасность. Но тех, кто посягнет на ваше внимание и сердце, – непременно в острог.

Трепов целовал Фанни в шею.

– Что есть острог? – спрашивала она.

– А вот приедете – узнаете... Тьфу-тьфу, шутка, кажется, вышла неудачной.

Трепов покинул Париж. Мечта же Фанни увидеть наконец Россию, крепко в ней засела. Те из ее подруг, которые смело отправлялись туда на гастроли и в надежде на знакомства с богатыми мужчинами, слали письма, из которых следовало, что в своих расчетах они не ошиблись.

Зимой 1873 года, устроив дочь с матерью в хорошем пансионе, Фанни прихватила с собой служанку Жозефину и отправилась в страну своих мечтаний. Ей повезло: зима была в разгаре. Русские равнины, до самого горизонта затянутые белым покровом, приводили Фанни в восхищение. Она неотрывно смотрела в окно вагона.

На железнодорожной станции в Вержболово, когда до Петербурга, казалось, рукой подать, начались неприятности. Багаж путешественниц таможенники внимательнейшим образом досмотрели, в результате чего книги, состоявшие главным образом из романов, были отобраны.