Русский Сюжетъ

Третьякова Людмила

Но самое плохое заключалось в том, что в паспорте Фанни обнаружили какие-то упущения. Полицейский чин уведомил, что мисс Лир придется оставаться в Вержболово, пока ее бумаги не пройдут надлежащей проверки. «Сколько это займет времени?» – спрашивала расстроенная Фанни. Никто не мог дать определенного ответа. Пришлось воспользоваться отведенной им с Жозефиной комнатой в крохотной пристанционной гостинице. Здесь из всех углов нещадно дуло. К тому же оказалось, что «известные удобства» находятся на изрядном расстоянии вне гостиницы, что привело путешественниц сначала в панику, а затем, во всяком случае для Фанни, явилось поводом для

смеха и шуток.

Она, несмотря на придирки таможни, на непредвиденную задержку в пути, все-таки не думала унывать. Как-никак они уже в России. Она приехала сюда за открытиями и впечатлениями, а вовсе не для того, чтобы злиться на въедливых чиновников, по ее верной догадке, агентов тайной полиции.

На следующее утро, напрасно пытаясь согреться в постели от такого холода, Фанни услышала мелодичный колокольный звон. Взобравшись на подоконник и растворив форточку, просунула туда голову и чуть правее места их заточения увидела странное сооружение. Без окон, оштукатуренное и побеленное, над крышей оно имело узкую, такую же белую надстройку удивительной формы в виде луковицы куполом наверху. На его лазурном фоне, несмотря на серое мглистое небо, отчетливо были видны разбросанные здесь и там золотые звезды. Все это венчал высокий узорчатый и тоже золотой крест.

– Какая красота! Жозефина, одевайся скорее, надо пойти посмотреть! – Фанни спрыгнула на пол и стала одеваться.

– Ни за что! – отрезала та. – Я думаю, мисс, мы найдем смерть в этой холодной могиле. Как я глупа, что дала вам себя уговорить! Вы американка – ваше неведение извинительно. Но в моей французской семье часто говорили о дедушке, который вернулся из России тощий, как шест, и к тому же заикой – он был контужен и едва там не умер от морозов. Ему еще повезло. Почему я забыла об этом?

Но Фанни уже выскочила из их кельи. У дверей она не без удивления обнаружила человека-в пенсне, который понимал по-французски и объяснил ей, что удивившее ее здание называется «церковь». Американке показалось, что на улице было теплее, чем у них в доме. Она направилась к широко распахнутым дверям, куда, степенно поднимаясь по ступеням, друг за другом входили люди, одетые преимущественно в темную одежду.

Фанни с детства увлекалась рассказами о великом русском царе Петре I, трудившемся, как простой работник, о легендарном ледяном доме Анны Иоанновны, о снежных равнинах России и бешеных тройках, несущихся по льду Невы. «Вот куда я поеду, когда вырасту», – говорила она матери. И это время настало.

Внутреннее убранство церкви, таинственное мерцание свечей в блестящих шандалах, которое бросало отсвет на строгие и грустные лики святых, головокружительная высота потолка, незаметная снаружи, а здесь уходившая, казалось, в саму бесконечность – все поразило Фанни. Она долго простояла в сторонке за рядами чужих спин, то и дело сгибавшихся в поклоне. Откуда-то спереди, от массы икон особенно ярко освещенных свечами, долетал сильный и звучный мужской голос. Слов Фанни не понимала, но догадывалась, что они были важны и значительны. Пение, ладное и мелодичное, совсем очаровало ее.

Из церкви она

выходила вместе со всеми. И неожиданно около себя увидела того же господина в пенсне. Они пошли к ее жилищу вместе. Оказалось, что тот хорошо осведомлен о задержке путешественниц. «Нет ли у вас кого-нибудь в Петербурге? – спросил он Фанни. – Это бы убыстрило дело». – «Правда? – воскликнула та и хлопнула себя по лбу ладонью. – О, я знаю некоторых. Вот, к примеру, господин Трепов! Он, кажется, по полицейской части». – «Как вы сказали?! – изумился господин в пенсне. – Господин Трепов? Ну вот что, советую вам срочно ему телеграфировать. Срочно!» – И с интересом посмотрел на Фанни.

Откуда путешественнице было знать, что ее давний парижский знакомый стал генерал-губернатором Петербурга. Ответная телеграмма от Трепова тут же решила дело.

Путешественницам было объявлено, что на ближайшем поезде они могут продолжить свое путешествие.

Первый день на берегах Невы... Вот как описала его сама Фанни. «В 10 часов мы были в Петербурге. Громоздкая карета, вероятно, служившая еще во времена Екатерины, доставила нас в Hotel de France, где мы поместились весьма комфортно.

Отогревшись у камина и освежив себя прекрасной ванной, я позавтракала с большим аппетитом, причем нашла, что здесь самый лучший в свете хлеб, изготовленный немцами, получившими, как известно, при Петре исключительное право быть булочниками и аптекарями. Отослав два письма моим знакомым, я получила ответ, что один из них заедет за мной в полночь и чтобы я к тому времени принарядилась...

В назначенный час он повез меня на тройке в Restaurant Vert, что на Мойке.

Войдя в голубой кабинет, я услыхала нестройный шум голосов и, очутившись затем в обширном зале, остановилась, смущенная и ослепленная блеском оружия, орденов, бряцающих сабель, аксельбантов и эполетов, которые в каком-то хаосе запестрели передо мною. Слышала, как во сне, что меня представляют князьям, графам, баронам, машинально отвечала на их приветствия и, только выпив первую рюмку водки и закусив по русскому обычаю, начала отдавать себе отчет в окружающем...»

Начало было многообещающим. Роскошь, которая скрывалась за стенами великолепных особняков, изобретательное разнообразие времяпрепровождения вселили в Фанни уверенность, что она правильно сделала, рискнув приехать сюда, в страну больших морозов и больших фамильных состояний.

Скоро Фанни нашла себе квартиру за пять тысяч серебром в год. Немалая сумма! Ею оплачивался не только простор и комфортность апартаментов, но и престижность самого места. Дом, в который переехала Фанни, стоял на Михайловской площади – аристократической и романтичной. Напротив нарядный дворец великого князя Михаила, чуть левее – театр, где почти постоянно дает представление французская труппа и который часто посещается императорской семьей.

Что ни день, то новые развлечения. И какие! Фанни наконец-то попала к цыганам, о которых в Париже так много слышала. «Пение их сначала поражает своею дикою странностью, – вспоминала она о том вечере, – а потом хватает за сердце и овладевает всем существом. Нежные мотивы вызывают слезы, веселые – восторг; вам хочется петь, плясать, и нет такого флегматика, у которого не зашевелились бы ноги. Когда же сами цыгане пустились в пляс, я просто обезумела от восторга и, сорвав со своей руки бриллиантовый браслет, бросила им».