Русское братство
Шрифт:
Степаненко перекрыл воду.
— О всех предполагаемых мероприятиях с подозреваемым следственные работники должны ставить сотрудника ФСБ в известность, — эта фраза звучала опять громко. — Поэтому успокойтесь. Помните, главное — сознаться в том, что вы отстреливались и швыряли гранатами. Этим мы сэкономим время.
— Я не стрелял и не швырял гранаты! — громко произнес Степаненко. — Это наговор.
— Ну полноте…
Степаненко сидел и думал: что же делать? Выхода никакого, один безнадежный тупик. Он отказался от помощи Шмакова, который обещал сообщить в Центр
Что в худшем случае грозит ему здесь, в Ар-сеньевском СИЗО? Неужели смерть?! Просто придушат в пресс-хате, и с концами?!
Спрашивается, за что? Кому встал поперек горла? Сохадзе? Вроде бы нет. Руки коротки организовать подобное. Рогожцеву? Этот может. Мэр города в нынешние времена все может. Тем более тот, который вышел из криминальной среды…
Как связаться с волей? Может, зря он не использовал Шмакова?
В дверь постучали. Это насторожило его. В камеру всегда приходили без стука.
Дверь открылась и на пороге появился следователь Смирнов. На его лице блуждала льстивая улыбка. За ним не было видно караульного, который всегда торчал в дверях, если в камеру заходило какое-нибудь тюремное начальство.
— Можно к вам? На одну-две минутки…
Максим неопределенно пожал плечами.
— Скажу вам от чистого сердца. Мне хочется вам помочь, — сказал Смирнов.
— Между прочим, интересно… — проговорил Степаненко после некоторого раздумья. — Заходите…
Следователь прошел в камеру, пристроился на скамейке, успел быстренько обежать глазами стены, железные койки, грязные углы камеры.
— А камера у вас не из важнецких, совсем незавидная камера. Там говорили, что переменят вам…
Слова «там» было произнесено особенно почтительно.
— А по какой причине?
— Вы все-таки майор… Такие уж мы некультурные люди в провинции, чтобы не понимать, что нельзя одинаково относиться к каждому арестованному.
В коридоре раздались крики, очередный лязг кормушечных форточек — пришло время ужина. Дверь распахнулась и появился контролер с подносом. На подносе — еда, но это не была обычная тюремная баланда. В алюминиевой миске дымился хороший, наваристый суп. Но главное — второе! От жареного мяса шел такой приятный аромат, что с непривычки даже закружилась голова. Степаненко проглотил набежавшую слюну.
— Вы ешьте, не стесняйтесь. Время ужина все-таки.
Присматриваясь к посуде, Степаненко заметил отсутствие каких бы то ни было намеков на вилку.
«Боятся, однако…» — подумал он.
Ему вдруг захотелось ударить по этому подносу, набузить, чтобы попасть в карцер или в общую камеру, сделать что-либо, чтобы покинуть одиночку, вырваться из этого мертвящего болота.
Степаненко съел суп, придвинул к себе мясо. И тут он почувствовал: с ним что-то творится.
«Сволочи, — мелькнула мысль. — Подсыпали что-то…»
И прежде чем стать совершенно безвольным, апатичным, Степаненко, собрав все силы, ударил кулаком следователя. Прямо в зубы. Даже подался вперед, чтобы ловчее, сильнее был удар. Следователь слетел с привинченной скамейки.
— Это
Контролеры в камере появились незамедлительно. Видимо, стояли под дверью. Взмахнули, зачастили дубинками, но Степаненко уже не чувствовал тела. Ему казалось, что он плавает в воздухе. Его повели под руки в какое-то помещение, в котором почему-то было слишком много людей. Он заметил видеокамеру… Щелкала фотовспышка… Максим рвался, его держали. Он что-то кричал, беспорядочно размахивал руками…
После этого случая Степаненко вообще отказался от еды: боялся, что опять подсыплют чего-нибудь. Не ел, только пил воду из-под крана. Осознал, что если дело дошло до применения психотропных средств, то это означало, что Центр отказался от него. Такие вещества можно достать только из Центра. Под Центром подразумевал Москву, «родную» Федеральную Службу Безопасности…
Даже не принимая пищи, он чувствовал себя так, словно какие-то лекарства ему вводили. Каким образом, он не понимал. Разбрызгивали в камере аэрозоль? Может, действующее на психику вещество попадало с водопроводной водой? Иногда на него что-то находило, он принимался хохотать, горланить песни, рассказывать всякую чушь, анекдоты. Возможно, именно так действовало на него это психотропное вещество.
Это были самые ужасные минуты его жизни. Он чувствовал, что может сойти с ума. И тогда объявил сухую голодовку. В знак протеста против незаконного ареста. Но работники СИЗО незамедлительно приняли меры. В камеру вошло несколько охранников, его скрутили, защелкнули браслеты наручников на запястьях. В коридоре пустили бравурную музыку, чтобы не было слышно криков, оттянули руки вверх, затем ввели через рот резиновый катетер и стали закачивать противную белую жидкость, какой-то белковый концентрат, по вкусу напоминавший соевое молоко.
Впервые в жизни Степаненко был на грани того, чтобы впасть в отчаяние. Иногда ему казалось, что все то, что происходит с ним, — своего рода испытание на прочность перед каким-то очень важным и ответственным заданием. Эта мысль была единственным утешением в мрачной действительности.
Глава XLI. Обработка
В здании мэрии, в одном из уютных кабинетов сидел надутый, угрюмый мэр Арсеньевска. Вид у него был до того официальный — ни одна черточка не шевелилась на его лице, — что никто из присутствовавших, а собраны были все милицейские чины, не отваживался первым нарушить тишину.
— Ну, уже все? — вдруг резко спросил мэр. И по тому, как прозвучало это слово, начальник СИЗО понял, что первому отчитываться ему. Но его опередил заместитель мэра, Гусаров, круглолицый брюнет с влажными губами. Именно он затеял эту возню с так и не расколовшимся эфэ-сбэшником, поэтому чувствовал себя виноватым и спешил оправдаться.
— Должен сказать вам, Андрей Федорович, он напрочь отрицает свою принадлежность к ФСБ.
Заместитель мэра взглянул на начальника СИЗО.
— Что, в арсенале у милиции не нашлось средства сделать этого говнюка шелковым?