Русское монашество
Шрифт:
Епископ Иеремия (Соловьев; 1799–1884) с юности был расположен к аскетическому житию, но со смирением, хотя и против собственной воли, шел по той жизненной стезе, которая была ему суждена. С отличными успехами закончил он духовную семинарию в Севске, преподавал там греческий язык, но вдруг оставил свое место и ушел послушником в Печерский монастырь под Брянском, где ему пришлось пасти скот; в 1823 г. он принял монашеский постриг. Однако ректор духовной семинарии, впоследствии знаменитый проповедник архиепископ Иннокентий (Борисов), уговорил его поступить в духовную академию. После трех лет занятий в академии Иеремия, превосходивший способностями всех студентов своего курса, вдруг не явился на экзамен — сделал он это, чтобы не получать степень магистра, стремление к которой, по его мнению, несовместимо с иноческим смирением. Несмотря на это, академия впоследствии присвоила ему магистерскую степень без экзаменов. В последующие годы (1827–1841) ему пришлось заниматься преподавательской деятельностью; после епископской хиротонии он управлял несколькими епархиями, последней из них была Нижегородская (1850–1857). Архиерейское служение оказалось для Иеремии нелегким делом, ибо по своей внутренней сути он был чужд ограниченному духу синодальной церковности, это служение было для него исполнено скорбей и конфликтов. В 1857 г. он, подобно епископу Амвросию, оставил кафедру и ушел в монастырь, где принял великую схиму (1861) и остаток жизни († 1884) провел в монастырской келье [1222] .
1222
Родосский. Ук. соч. С. XLI и 181; Титов А. Иеремия, епископ Нижегородский, в: Ист. в. 1889. 9; Чтения. 1887. 3. Епископ Иеремия оставил после себя два аскетических сочинения, «Предуказание свыше» (1865) и «Врачевство душевное» (1890), а также несколько небольших работ, ср.: РБС. С. 164–165.
И еще несколько имен заслуживают упоминания: Мелетий (Леонтович; 1784–1840), архиепископ Харьковский (1835–1840), пользовавшийся величайшим уважением в своей епархии; Иаков (Вечерков; 1792–1852), архиепископ Нижнего Новгорода (1847–1850),
Мы приводим эти примеры, чтобы показать, что сама по себе педагогическая и административная деятельность не была непреодолимым препятствием для неукоснительного соблюдения в своей личной жизни иноческих обетов. Разумеется, нужна была духовная собранность и сильный характер, чтобы, исполняя столь ответственную и высокую должность в миру, в личной жизни отрешиться от мира. Если проследить биографии и деятельность епископов XIX в., то обнаружится большое различие между архиереями 1–й и 2–й половины столетия. Епископы, жившие в 1–й половине века, — это личности более своеобразные и сильные, чем архиереи 2–й половины века. Они страдали от «синодального духа», все глубже проникавшего в сердце церковной жизни, но, не проявляя внешней оппозиции, не желая тратить на нее свои духовные силы, они устремляли эти силы на личное совершенствование. Здесь в первую очередь следует назвать имена двух маститых иерархов, двух современников: Филарета Дроздова, митрополита Московского (1821–1867), и Филарета Амфитеатрова, митрополита Киевского (1837–1857).
1223
Родосский. Ук. соч. С. XX; Никанор, архиеп. Ук. соч. С. 26. Мы назвали здесь лишь несколько имен; было еще много архиереев, которые заслуживают упоминания, но это могло бы стать темой отдельной работы, посвященной русскому епископату XIX в. Возможно, другой историк назвал бы иные имена — это зависит от точки зрения. Биографии церковных иерархов очень часто весьма неполны, зачастую составлены в официальном духе, особенно в некрологах, так что положительные и отрицательные черты в деятельности архиереев вычерчиваются в «синодальном духе».
Фигура митрополита Филарета (1782–1867) [1224] , который в течение 46 лет управлял Московской епархией, на протяжении почти полстолетия была средоточием церковной жизни России; это был иерарх, воззрения и дух которого, пронизывающие все его труды, сохраняли свое воздействие на жизнь Церкви и после его кончины; это был человек с сильным характером и огромной духовной силой и энергией, человек, который благодаря этим своим качествам умел скрыть внутренний трагизм своей души. Внешне Филарет Дроздов представлял собой столп официальной Церкви, который удивительным образом являлся и столпом истинно церковного духа; разноречивая оценка этой личности свидетельствует, что он умел скрывать свой внутренний душевный трагизм. Его замкнутость и сдержанность, его удивительная способность не выражать своих настоящих взглядов в высказываемых мнениях дали ему возможность, при всем его внутреннем трагизме, стоять в центре церковной жизни — и когда! — в эпоху императора Николая I. Самый верный ученик и почитатель Филарета, архиепископ Савва Тихомиров (1819–1896), который был особенно ему близок и больше любого другого был вхож к нему, в своей с чрезвычайным педантизмом написанной «Хронике моей жизни» сообщает много сведений о Филарете, но все они больше служат внешней характеристике этого иерарха, чем раскрывают его душу, хотя Савва, конечно, знал больше, чем написал. Ко всему прочему Савва издал еще массу материалов по административной деятельности Филарета, которая до сих пор не до конца осмыслена исследователями. Со страниц этих книг перед нами предстает князь Церкви, который был словно слугой двух господ: Небесного и земного. Да, Филарет часто позволял себе критически высказываться об отношениях между государством и Церковью, но всегда лишь до известного предела. Ни один другой иерарх синодальной эпохи не сделал так много, как Филарет, для религиозного обоснования и оправдания государственно–политического строя России, ее самодержавия; служение Церкви государству не противоречило его церковным взглядам, которые скорее всего можно было бы соотнести с консервативными воззрениями Иосифа Волоцкого [1225] . Он не использовал всего своего великого авторитета для того, чтобы предложить неотложные реформы. Когда после кончины Николая в жизнь Русской Церкви постепенно начал проникать новый дух, дух «60–х годов», Филарет, хотя сам с осторожностью сделал некоторые предложения (скорее относительно метода церковного управления, чем в смысле настоящей реформы), все–таки решительно противился этому духу [1226] .
1224
«Филаретика» чрезвычайно обширна (ср.: РБС., где приведена важнейшая литература). Для оценки церковных и церковно–политических деяний и воззрений митрополита Филарета Дроздова главным источником являются его многочисленные письма, проповеди, речи и административные постановления, изданные архиепископом Саввой Тихомировым в нескольких томах; почти все эти тома раньше находились в Берлинской государственной библиотеке. Кроме того, важными источниками являются: Савва (Тихомиров). Хроника моей жизни. 9 т., в основном 3 первых тома, а также переписка между профессором Московской Духовной Академии П. С. Казанским и его братом, архиепископом Костромским Платоном (60–е гг.), в: БВ. 1903. И все–таки нельзя сказать, что богатая литература о Филарете удовлетворительно раскрывает все стороны его деятельности и его воззрения; как раз его церковно–политические взгляды еще ждут специального исследования.
1225
Филарет. Собрание мнений. 4. С. 578; 5. С. 362; 4. С. 469; 5. С. 232; 7. С. 49; доп. том. С. 143 и др.
1226
В 1856 г. весьма осторожно был поставлен вопрос о возможности созыва Поместного Собора Русской Церкви. Ср.: Рус. арх. 1883. 3. С. 175–203, где в сокращении опубликована памятная записка А. Н. Муравьева «О состоянии Православной Церкви в России», а также: Филарет. Собрание мнений. 4. С. 141, 149. Проекты реформ Филарета не шли дальше предложения обсудить следующие вопросы: 1. О внешнем улучшении богослужения (благоговение, благолепие); 2. Об учреждении новых епархий; 3. О мерах против раскола. Чистович И. Руководящие деятели. С. 361.
Вероятно, наша оценка вызовет критические возражения, но, насколько нам удалось проникнуть во внутренний мир Филарета Дроздова, мы пришли к выводу, что этот иерарх не был решительным противником государственной церковности своей эпохи; он лишь хотел в ее рамках обеспечить больший простор для Церкви, не посягая на государственную опеку над Церковью, путем исключения некоторых нездоровых явлений из церковной жизни он хотел духовно укрепить Церковь, которая по–прежнему должна была оставаться под государственной опекой. Ясно, что в таких воззрениях Филарета можно видеть лишь паллиатив; «Филарет Мудрый», как называл его император Николай, считал духовные силы Церкви слишком слабыми для борьбы с государством за свою свободу, а ведь ни один из его современников не знал внутренней жизни Церкви лучше, чем сам Филарет. Эпоха Филарета была периодом, когда правительство, пользуясь своим правом опеки, пыталось еще глубже проникнуть во внутреннюю жизнь Церкви, и, несмотря на все сказанное выше, именно Филарет был той силой, которой удавалось частично затормозить эти усилия правительства, — но лишь в тех сферах, где, как он считал, в «симфонии» государства и Церкви не могло возникнуть диссонанса.
Другой Филарет, митрополит Киевский (1779–1857, 1837–1857), — «Филарет Благочестивый», как его называл император Николай, — своими воззрениями был близок Филарету Дроздову и тоже был консерватором, но его консерватизм питался из иных источников, чем консерватизм Филарета Московского. К государственной церковности в России он относился непримиримо и свою оппозицию выражал тем, что не являлся на заседания Святейшего Синода, членом которого состоял. Но авторитет его в Церкви был столь велик, что правительство молча терпело такую обструкцию. Сам строгий аскет, умевший сочетать достоинство церковного иерарха с личным смирением, он, подобно Филарету Дроздову, не был сторонником далеко идущих реформ. Впрочем, в одном вопросе они придерживались противоположных мнений. Филарет Дроздов был сторонником перевода Священного Писания с церковнославянского языка на русский, к чему с неодобрением относилось правительство Николая I, в то время как Филарет Киевский был решительным противником такого перевод [1227] . Неодинаковы были и их взгляды на монашество. Филарет Московский не был склонен к поощрению старчества, можно даже сказать, он отчасти и не одобрял его, видя в старчестве некое посягательство на иерархический строй Церкви. А Филарет Киевский уже в ту пору, когда управлял Калужской епархией (1819–1825), много сделал для того, чтобы в Оптиной пустыни, которая находилась в его ведении, глубоко укоренилось старчество, и впоследствии он всегда относился к старцам благожелательно и покровительственно. Его литературное наследие по объему нельзя и сравнивать с наследием Филарета Дроздова, но черты личности автора проступают в его письмах отчетливее и яснее, чем в письмах Филарета Московского. «Филарет Благочестивый» не был так красноречив, так логически последователен в рассуждениях, как Филарет Московский, письма его кратки, но они исполнены смирения, глубокомыслия, духовной силы и удивительной простоты. Знакомясь с его письмами, читатель сразу замечает, насколько чужд был Филарет Киевский официальному духу церковной власти, как страдал он от государственной церковности, но страдание это нес с аскетическим смирением [1228] .
1227
Чистович. Руководящие деятели. С. 361.
1228
О митрополите Филарете Амфитеатрове см. большую работу: Сергий (Василевский), архим. Высокопреосв. Филарет, в схимонашестве Феодосий (Амфитеатров), митрополит Киевский и Галицкий. 3 т. (1888) (мне была недоступна); Смирнов Д. Филарет Амфитеатров, в: Сборник «У Троицы в Академии» (1914). С. 223–251; а также Лесков Н. Мелочи архиерейской жизни, в: Собр. соч. 35 (1903).
Позиция Филарета Московского и его сдержанность по отношению к государственной церковности оказали определенное влияние на архиереев, вторую, довольно многочисленную группу епископов XIX в. частично составляли именно те владыки, которые сделали выводы из его церковной политики. Это были епископы, умевшие держаться в рамках государственной церковности. Часть из них просто не оказывала открытого противления духу синодальной эпохи, другие же — особенно во время обер–прокурорства К. П. Победоносцева (1881–1905) [1229] и позже, до 1917 г., — были убежденными проводниками этого духа. Они целиком посвящали себя административной деятельности, которая поглощала все их время и все их силы, так что не оставалось уже ни времени, ни возможностей для попечения о спасении собственной души. Связь между епископами этого типа и верующими их епархий была слабой и непрочной. Архиепископ Никанор Бровкович (1826–1890), сам не чуждый этому направлению, пожалуй, даже один из его представителей, повествует в своих «Биографических записках» о многих архиереях 50–70–х гг. и показывает, в какой атмосфере протекала их деятельность и как ненормальны были подчас отношения епископов не только к Синоду, но и к обществу и народу [1230] .
1229
О К. П. Победоносцеве см.: Steinmann F., Hurwicz E. K. P. Pobjedonoszew. Der Staatsmann der Reaktion unter Alexander III (Quellen und Aufsдtze zur russischen Geschichte. Изд. К. Штелина. 11). Очень характерны его письма императору Александру III: Письма П. к Александру III. 2 т. (1925). Некоторые из его сочинений вышли в немецком переводе: Moskovitische Studien (1904) и Streitfragen der Gegenwart (1897).
1230
Никанор. Ук. соч. С. 143 и др. К характеристике епископата см. также: Певницкий. Записки, в: Рус. ст. 1905. 7 и след.; Филарет (Дроздов). Письма к архиеп. Тверскому Алексию (1883). С. 211; Голубинский Е. О реформе в быте Русской Церкви. С. 117; Соловьев С. М. Записки, в: ВЕ. 1907. 3. С. 74–76.
В этой группе архиереев мы найдем много замечательных проповедников, много превосходных администраторов, всех их и не перечислить — это увело бы нас слишком далеко в сторону от нашей темы. Более или менее успешной деятельности епископов чрезвычайно мешало практиковавшееся уже с середины XIX в., а позже, при обер–прокуроре Синода К. П. Победоносцеве, ставшее вполне целенаправленным, частое перемещение архиереев из епархии в епархию. Епископы по два–три года управляли епархией, а потом их переводили в другую, часто в противоположном конце России, где местные и национальные условия были совсем иными, чем на прежнем месте; из–за этого они не успевали завязывать тесных отношений с клиром и верующими, за краткий срок пребывания на кафедре им не удавалось предпринять и завершить каких–либо полезных мероприятий. «Записки» Никанора дают много примеров того, как вследствие этой системы управления, созданной Синодом и обер–прокурором, многие хорошие и полезные мероприятия отдельных епархиальных архиереев либо оставались незавершенными, либо вовсе сводились на нет. Не только во времена Победоносцева, но и раньше епископ, проявивший некоторую независимость или говоривший правду, как, например, Томский епископ Агапит (Воскресенский; 1834–1841; † 1854) или архиепископ Донской Иоанн (Доброзраков; 1847–1867; † 1872), вынужден был уходить на покой [1231] . Особую известность приобрела судьба архиепископа Иркутского Иринея (Нестеровича; 1783–1864), который при Николае I стал жертвой государственного вмешательства в жизнь Церкви, вначале он даже был объявлен сумасшедшим, а остаток своей жизни провел на покое в монастыре [1232] .
1231
О епископе Агапите: Никанор. Ук. соч. С. 196–200; Прибавления. 43. С. 526; Филарет. Слова и речи. 2 (1887). С. 279; Барсуков. Иннокентий, митрополит Московский. С. 150. Об архиепископе Иоанне: Никанор. Ук. соч. С. 196, 226. Нафанаил (Соборов), епископ Астраханский, который пытался бороться против «самодержавия» Победоносцева, в 1890 г. вынужден был оставить свою кафедру: Ист. в. 1907. 106. С. 1049. Митрополит Владимир (Богоявленский), боровшийся против влияния Распутина, был переведен из Петербургской епархии (1912–1915) в Киев, в «почетную ссылку» († 1918). Падение царского режима. 1. С. 361, 366; 4. С. 164, 190, 195, 266, 271.
1232
Материалы для истории прав. Церкви в царствование имп. Николая I, в: Сборник. 113. Ч. 1 и 2; Христ. чт. 1881. 5–6.
К третьей группе епископов можно отнести тех архиереев, которые были учеными в иноческом клобуке. Их судьба тоже не всегда была легкой. Русская богословская наука, главным образом догматика, сравнительное богословие, апологетика и литургика, в эпоху императора Николая I, а отчасти и позже, из–за государственной опеки и консервативных воззрений митрополита Филарета не предоставляла возможностей для объективного научного исследования.
Уже не раз упоминавшийся здесь архиепископ Никанор Бровкович, немало сделавший в области богословских наук, рассказывает нам о трудностях, с которыми приходилось сталкиваться во время учения в духовной академии и впоследствии, и не только ему, но и многим его современникам. Он пишет, что в 50–е гг. в академиях принято было замалчивать острые вопросы, талантливые преподаватели часто устранялись от ведения «опасных дисциплин» и вынуждены были жертвовать своими познаниями и работать в области дисциплин «неопасных», вроде греческого языка или христианской археологии [1233] . «Записки» Никанора характеризуют не только состояние духовных школ в 50–60–е гг., но и положение ученого монашества. Для того чтобы дополнить нашу характеристику синодальной эпохи, упомянем имена еще двух лиц, отмеченных трагедией пытливого духа и дарования.
1233
Никанор. Ук. соч. С. 258, 257, 253, 254, 269; особенно важна глава «Отрывки из автобиографии» (с. 253–281). Архиепископ Никанор Бровкович (1826–1890), не будучи приверженцем синодальной системы, принадлежал к числу тех архиереев, которые считали какою–либо борьбу с этой системой бесперспективной. И все–таки он воплощал в себе лучшие черты епископата, был известен как хороший администратор, проповедник и писатель. Его труды в области христианской и идеалистической философии направлены против позитивизма и материализма (главный труд: Позитивная философия и сверхчувственное бытие. 1875). О Никаноре см.: Ф–в Д. В. Черты из жизни высокопреосв. Никанора, архиепископа Херсонского, в: Ист. в. 50 (1892). С. 753–763; 51 (1892). С. 651 и след.
Одним из них был архимандрит Макарий Глухарев (1792–1847). Он отличался врожденным талантом и блестящими знаниями еврейского языка и Ветхого Завета, что позволило ему заниматься разносторонней научной деятельностью. У него было открытое сердце, исполненное смирения и любви, в сочетании с энергией и устремленностью к одной ясной цели — переводу Священного Писания на русский язык. Вначале он не собирался принимать монашеский постриг. Но, став преподавателем Екатеринославской семинарии, куда его направили после окончания духовной академии, он близко сошелся с уже известным нам епископом Иовом (Потемкиным) и некоторыми другими иноками из Молдавии, принадлежавшими к окружению Иова, и таким образом соприкоснулся с аскетическим духом школы старца Паисия Величковского. Он принял постриг, некоторое время провел в Глинской пустыни у старца Филарета, изучая аскетические сочинения. Потом он стал ректором Костромской духовной семинарии. Его научные планы — перевести Священное Писание на русский язык и издать перевод — не встретили одобрения Синода, ему даже было рекомендовано прекратить свои опыты по переводу Писания. Обиженный и возмущенный, он оставил должность ректора и вернулся в Глинскую пустынь (1825). Впрочем, Макарий был человеком, который не мог просто уйти в монастырь и предаться созерцательной жизни. У него вызревал план миссионерской деятельности среди языческих народов Сибири.
В 1829 г. он отправился в Сибирь, а год спустя, в 1830 г., основал Алтайскую миссию и посвятил ей все свои силы — его миссионерские подвиги явились одним из самых ярких эпизодов в истории русской миссии. Благодаря своим лингвистическим познаниям и способностям к языкам, Макарий легко выучил язык туземцев; он составил словарь и перевел на местный язык Псалтирь, молитвы, Евангелие от Матфея, чинопоследование таинства крещения и прочее. 14 лет подвизался он на Алтае, неутомимо и самоотверженно, но так и не дождался серьезной поддержки со стороны синодальных бюрократов, которые выдавали ему для миссии смехотворно нищую сумму в 570 руб. ежегодно. Макарий не стремился к тому, чтобы любой ценой добиться внушительного числа новообращенных и представить Синоду впечатляющую статистику, проповедуя христианство, он не прибегал ни к мерам давления, ни к обольщению туземцев. Для него важно было не число обращенных, а подлинно христианское просвещение новых чад Церкви. И на Алтае он продолжал работать над переводом Священного Писания, надеясь убедить Синод своими записками в необходимости и пользе перевода, но в этом не преуспел. Изнемогая духовно и страдая от телесных недугов, Макарий вынужден был в 1843 г. вернуться обратно в Россию. Последние годы он провел в монастыре Орловской епархии, собираясь в случае выздоровления совершить паломничество в Иерусалим ко святым местам, скончался он 18 мая 1847 г. «Макарий был истинный слуга Христа Бога», — сказал Московский митрополит Филарет после его кончины, но похвала эта запоздала: талантливый ученый, блестящий гебраист, строгий монах уже переселился в иной мир, будучи в гораздо большей степени жертвой синодальной системы, чем своих неустанных трудов. Его судьба может служить еще одним доказательством того, как плохо умела эта система использовать на благо Церкви находившиеся в ее распоряжении силы, — эта система с ее окаменелым, застывшим духом зачастую просто губила их [1234] .
1234
О Макарии Глухареве: Отчеты. 1836–1844; его письма (1905); Родосский. Ук. соч. С. 255–257; Ястребов И. Краткий очерк жизни и деятельности архим. Макария Глухарева, основателя Алтайской миссии (1893); Птохов П. В. Архим. Макарий Г., основатель Алтайской миссии (1899); Чистович И. История перевода Библии на русский язык (2–е изд. 1899). С. 207–240; Флоровский. Ук. соч. С. 187 и след. Переводы Макария позднее были опубликованы в журнале «Православное обозрение» (1860–1867).