Русское танго
Шрифт:
– Спасибо, – вежливо поблагодарил её Петька, – у вас тут в этой деревне наш однополчанин когда-то жил, Виктор Коробков. Как бы нам его мамашу повидать?
Девушка наморщила носик, выпустила из него две струйки сигаретного дыма и сказала загадочно, кивнув в сторону Эдвина и Джойс:
– Так вы сами по себе или с родителями? А то могу жильё предложить, баньку вам подтопим… Девчонки наши влюбчивые, напарят, что и уезжать не захочете. Налить пива-то? С «Кириешками», пока поросёнка режут?
– Мы по делу приехали, – вздохнул я, – всё остальное потом, в рабочем порядке.
–
– Желудочные мы, – соврал я, косясь на рекламный щит, – кроме водки ничего пить нельзя, врачи запретили. А сухарики вынеси, мы ими занюхивать будем.
Над Витькиной могилой росла кривая косматая берёза. Металлическая пирамидка со звездой и выцветшей фотокарточкой была когда-то покрашена в синий цвет, но время облупило краску, и в углах её место активно занимала густая ржавчина. Под фотокарточкой неровные жёлтые буквы складывались в бесхитростный текст: «Сыночка, я тебя проводила живым и здоровым, а встретила в железном гробу. Каждый день плачу и вспоминаю, да теперь уже немного осталося».
Такой же обелиск, только поновее, венчал осевший соседний холмик. А с фотографии скорбно смотрела на нас усталая, постаревшая, но всё ещё похожая на Богородицу, Витькина мать.
Мы постелили рядом, прямо в траве, клетчатый плед и стали выставлять на него выпивку и закуску. Валентина, наша провожатая из придорожного гадюшника, сноровисто и со знанием дела превратила плед в скатерть-самобранку и скомандовала весело:
– Ну, зовите ваших бабушек к столу, будем Коробковых поминать.
Я посмотрел в сторону выходивших из-за кустов Эдвина и Джойс. Старики шли, взявшись за руки, и были похожи друг на друга не только усохшими головами и экстравагантной одеждой, но и фигурами, походкой… Даже лица у них были одинаковые – усталые и умиротворённые.
– Одна из бабушек дедушка, если чё, – попенял я Валентине. – Ещё не пили, а ты уже нюх потеряла.
– Извините, – смутилась на мгновение девушка, – всё внимание вам, а их по дурости даже не разглядела как-то второпях. Издалека к другу приехали?
– Здесь вообще-то я должен лежать, – зачем-то сказал я, – ну не здесь, конечно, где-нибудь в другом месте, но, получается, живу и маюсь теперь вместо него.
И, залпом выпив почти полный стакан водки, мрачно прошептал:
– Прости, Витька.
– Хватит самоистязаться, – похлопал меня по плечу Петька, – это же как лотерея: повезёт – не повезёт… Нам с тобой повезло, ему… Чёрт его знает! С такой жизнью непонятно, кому больше повезло. Отсюда прямо в Казахстан проедем. Небольшой крюк, зато организуем твой бизнес, договора на бумагу заключим… Раз ты теперь за двоих жить должен, то надо делать это достойно.
– Меня тоже заберите куда подальше, – скривила губы Валентина; она выпила наравне с нами и теперь, что называется, «поехала», – я тоже хочу за двоих красиво жить и маяться. Наподобие обложки журнала «Бурда».
– Как вариант, вполне приемлемо, – поддержал её
– Я в Омске курсы бухгалтеров кончила, – заплетаясь в словах, стала перечислять свои достоинства девушка, – хоть бы куда уехала, хоть в Америку, лишь бы никогда вагончик проклятый не видеть. Берите меня, я хорошая, буду за вашими дедушками как за родными детьми в оба глаза присматривать.
– Плохих не держим, – зачем-то сказал я. – Если чё, один из дедушек бабушка, только сначала надо Витьке памятник мемориальный поставить, из гранита, а всё остальное в рабочем порядке.
– Их в райцентре делают, – с готовностью сообщила Валентина, – если оптом договориться, можно и со скидкой взять, за полцены, или по бартеру – тоже выгодно.
– Впрок, что ли, покупать, – возмутился я, – за полцены не пойдёт, возьмём два, но самые лучшие, и не по бартеру, а наличкой оплатим, чтобы Витьке с матерью за нас не стыдно было.
– Если мрамор качественный, можно и оптом, – неожиданно изрёк Зелёнкин, – погрузим в двадцатитонные контейнера и отправим в штаты. Там на такие вещи всегда имеется повышенный спрос.
Лишь к вечеру, когда огромное красное солнце медленно покатилось за скособоченные кресты, мы покинули гостеприимное кладбище и переместились в дом Валентины. Пришли какие-то гости, Эдвина и Джойс приютили у себя Валентинины соседи: напоили чаем с малиновым вареньем и уложили спать, а Петьку всё обхаживала миловидная поселянка, с которой он и исчез после полуночи на целые сутки.
Валентина же утащила меня на сеновал, где духмяный аромат высушенных трав окончательно свёл нас с ума, и мы до самого утра вытворяли такое…
Глубокое похмелье, обычно, наступает ещё до того, как я открываю глаза. Вялые студенистые мысли, сбившись в осклизлый ком, пытаются расползтись по привычным углам и отсидеться там до лучших времён, но им мешают яркие зайчики, мельтешащие хороводом вокруг копошащихся в собственном бессилии и замученных до крайней стадии опустошения бедных моих помыслов. По идее бы ещё спать и спать, да какая-то сволочь, жестокая и наглая, включает страшную дрель и начинает что-то сверлить изнутри моей черепной коробки, нисколько не заботясь о страданиях её полумёртвого владельца.
Чтобы приподнять непослушные веки, требуется неимоверное усилие, почти подвиг, потому что кажется, что сделать это без посторонней помощи практически невозможно. Откуда-то появляется гоголевский Вий, память угодливо предлагает пострадать над тем, как мерзкие твари помогли известному персонажу открыть глаза, но лень уже стоит на стрёме и не подпускает к полупарализованным мыслям посторонние видения.
Только пляшущие зайчики и гудящая на полную катушку ненавистная дрель!
Наконец получается каким-то образом обмануть эту сволочь с дрелью и разодрать слипшиеся ресницы. Образуются две маленькие амбразуры, щёлочки внутри болезненно опухших слезоточащих глаз. Но это полдела. Надо ещё напрячь мышцы окаменелой шеи и пошевелить безобразно чугунной головой, чтобы понять, где я, кто я и с кем я.