Ружья еретиков

Фенх Анна Александровна

Когда лейтенанту Чейзу Китту пришло сообщение от Императорской Гвардии, что он временно отстранен от работы в Группе А, он не удивился. Гвардия перегрызлась с разведкой, двор перегрызся между собой, Их Императорское Величество волнуются и не знают, на кого можно положиться. Все вполне закономерно, хотя халатиков жалко.

Удивился лейтенант Чейз Китт тогда, когда без сигнала вызова на маленьком черно-белом экранчике видеофона возникло изображение полковника Дишлава Мору. Этот звонок закономерностью уже не был.

Разговор с Мору занял сорок минут. Еретик рассеянно подумал, что столько времени полковник не уделяет, должно быть, даже собственной семье. Да и есть ли у

него семья? Должно быть, есть, Мору дворянин, он обязан оставить потомка, наследника рода. С другой стороны, эта информация засекречена так, что узнать подробности не удастся, пока Мору-младший не вступит во владение земельным наделом. Интересно, в какой провинции у Мору земля… Еретик думал о чем угодно, только не о том, что говорил ему полковник. Он хотел прожить еще хотя бы день как обычный человек, не зная, что будет дальше.

Китт открыл неприятно пустой холодильник и осмотрел запасы. Пять яиц и кусочек сала, одна банка тушенки, одна рыбная консерва. В отделении с крышечкой, где каждая семья традиционно хранила лекарства, валялось несколько концентратов, галеты из армейского сухого пайка и плитка горького шоколада в блестящей обертке. Внизу, в ящике для овощей, скучала одинокая луковица. На холодильнике лежала четвертушка белого хлеба и початая упаковка чая. Это паек на полторы недели, но он Еретику не понадобится. Так что попируем напоследок. Как странно знать, что все, что тебя окружает, — уже не для тебя.

Еретик разогрел сковородку, выложил на нее четыре пластиночки белого сала, красивого, с темной вкусной полоской. Дождавшись, пока начнет шкворчать, всыпал несколько оторванных руками кусочков мякиша белого хлеба, затем добавил лук колечками и снова подождал, и ждал до тех пор, пока не пришла пора переворачивать ставшее почти прозрачным, сало. Тогда он вбил в сковороду все пять яиц, и некоторое время на него таращились пять желтых бессмысленных глаз. Он поперчил, посолил и снял сковороду с огня только тогда, когда желтки чуть схватились. Он любил, когда желтки остаются жидкими, чтобы можно было макать в них хлеб. Отец тоже так любил, но мама всегда поджаривала яйца с двух сторон. Непонятно, зачем она это делала, никто в семье не любил такую еду. Из вредности, должно быть.

Правда, когда мама умерла, отец тоже начал поджаривать яйца с двух сторон, но Чейз уже не протестовал. Всем нужна память, хоть какая-то. Поэтому люди ставят монументы вождям, скульптурные группы воинам и Огни Вечной Славы идеям.

Еретик доел яичницу, убрал посуду и вымыл стол. Все действия казались бессмысленными. Зачем делать уборку на кухне, если завтра уже некому будет в ней готовить? Хотелось сидеть дома и убивать время за дурацкой докторской диссертацией, но Еретик пересилил себя и отправился на улицу. Ему нужно было увидеть столицу такой, какой она стала за то время, что он провел вдали от нее. Еретик больше года был то на одном, то на другом объекте, да и в прошлый приезд, совсем недавний, он столицу толком не увидел. Сначала был в метрополитене, потом в Управлении — не было времени на знакомство с изменившимся городом.

Город был молчаливым, влажный воздух иногда прорезал звук сирены или чей-то дробный топот, но большую часть времени царило приглушенное многозвучие, сливающееся в белый шум и потому незаметное, — звук двигателей и покрышек, ветер, кашель прохожего. Высокие здания в старом имперском стиле сменились типовыми домами в четыре этажа — Еретик удалялся от центра города.

Когда-то давно весь город ограничивался центром, кое-где еще сохранился крепостной вал, а на востоке высилась непрестанно реставрируемая сторожевая башня — сначала там был склад, потом клуб азартных

игр, потом музей, снова склад, и теперь башня пустует. За века столица разрослась, появились индустриальные районы с заводами и железной дорогой, там и сям появились вокзалы и автобусные парки, выросли целые кварталы новостроек. Город откусывал от окружающего все новые пространства, превращая куски леса в парки, пустыри в стадионы, и все дальше на север росло старое кладбище. На нем, как в миниатюрном городе, появлялись новые кварталы. Но теперь и их не хватало.

Теперь все вокруг серое, отталкивающее, больное. В лучшем случае, невыразительное, блеклое какое-то. Где улыбчивые люди? Где музыка? Война все испоганила. Высосала из Саракша все радостное, как холод высасывает из тела тепло. Все сожгла, все заразила гнилью, разложением. Все тлен. Никакой надежды не оставалось — в мировых войнах не бывает победителей, только те, кто выжил. Остальные не в счет.

Еретик и сам не замечал, как в его мысли проникал полковник Мору, просто ловил себя на том, что уже два квартала размышляет об утреннем разговоре. Размышлять об этом он не хотел, ему хотелось думать о прошлом. Еретик сердился на себя, сосредоточивался и старался думать об отце, о городе, о винах — о жизни. Но вскоре уже снова понимал, что все его мысли занимает звонок полковника. В конце концов он перестал бродить по улицам и мучить себя. Еретик сел на скамеечку в унылом сквере и дал себе волю думать о том, о чем нужно, а не о том, о чем было бы приятно.

— Вас отстранили, Китт, — сказал Мору вместо приветствия.

— Да, полковник, меня известили несколько минут назад. Говорят, что временно, но я полагаю, что окончательно.

Полковник приложил к глазам указательный и большой пальцы и ненадолго зажмурился:

— Положение тяжелое. Мы больше не контролируем процесс. Никто не контролирует. Гвардейцы загубят исследование.

— Не думаю, полковник, — возразил Еретик, и Мору отнял руку от лица. — У Гвардии есть доступ к кадрам — Киму Дасаи и Верьямеру Шеклу, у Гвардии наверняка есть соответствующее помещение. Все будет так же, как на Зоне 15, но без нас.

— Не будет так же!

Впервые на памяти Еретика полковник Мору повысил голос.

— Чего вы опасаетесь? — спросил Еретик, и бледные сухие губы полковника тронула кривая ухмылка.

— Ружья. Землетрясения. Падения Империи. Много чего, — ухмылка пропала. — Того же, чего и все. Нет, больше. Я больше знаю, чем все.

Они помолчали.

— Император слаб, Еретик, — заговорил Мору. — Он не держит власть.

— Сохранение Империи, по-вашему, не требует сохранения Императора? — уточнил Еретик. — Одно возможно без другого?

— Разумеется. Империя — это земли и власть. Династия выродилась. Принц — безответственный недоумок. Бесполезный шлак. Иных наследников нет. Эта ветвь рода мертва.

Еретик припомнил юного принца и понял, что спорить с Мору по меньшей мере бессмысленно. Потому что полковник прав.

— Что вы предлагаете, полковник?

На окраинах города пахло гарью. В центре этого почти не чувствовалось, но здесь запах был таким сильным и едким потому, что здесь жгли тела мертвецов. Еретик рефлекторно задержал дыхание, стараясь удержать на лице безразличное выражение. Он в детстве придумывал себе разные тренировки, одна из них была не морщиться брезгливо, когда пахнет какой-нибудь гадостью. Еще он капал воском на ладонь, учился длительное время не дышать под водой, ходил босиком по крапиве и битому стеклу, тренировался долго висеть на руках и пару раз на спор прыгал со второго этажа. Было и еще что-то из числа этих тренировок, но сейчас Еретик уже не помнил.