Рваные валенки мадам Помпадур

Донцова Дарья

Все иллюзии рассыпались весной сорок пятого. В дверь дома Теренца позвонили, жена Уна открыла дверь и вскрикнула. На пороге стоял советский офицер.

Глава 22

«Простите, фрау, – сказал он, – я не причиню вам вреда. Не дадите мне воды?»

Варвар, свободно изъяснявшийся на литературном немецком языке, потряс Уну. Вышедший на крик супруги Петер тоже был поражен. А советский офицер оцепенел, узрев Кристину. Дочь Теренца была настоящей арийской красавицей. Пока компания пребывала в шоке, в дом снова позвонили и появилась группа солдат. Офицер резко сказал несколько фраз, и русские быстро ушли. «Они ищут дом под комендатуру, – пояснил офицер, –

ваш особняк большой, вполне подходит для администрации, хозяев легко могут отсюда выгнать. Но я позабочусь о вашей семье, если разрешите мне у вас поселиться».

Что оставалось делать Петеру? Он впустил офицера, а тот сдержал свое слово: Теренц остался в особняке, его дом не стал офисом советских властей.

Несколько месяцев Алексей защищал живописца, Уну и Кристину. Петер понял, что офицер, свободно владевший немецким, влюбился в его дочь, а та отвечает ему взаимностью.

Ближе к осени Алексей начал мрачнеть, в конце августа он сказал художнику: «В сентябре мне велено возвращаться в Москву». «Что будет с нами?» – испугался Теренц. «Честно? Не знаю, – ответил Алексей, – я покину город, и вы лишитесь защиты».

«Алекс, спаси Кристи, – взмолился живописец, – увези ее отсюда. Я член НСДАП, на меня пока не доносили в комендатуру, соседи побаиваются гнева советского офицера. Но после твоего отъезда они отомстят за мой успех, известность и богатство». «Непросто вывезти немку в Россию, – протянул Алексей, – это нелегкое дело!» «Я отдам тебе все, что имею, – пообещал Петер. – Если Кристи останется в Германии, ей придется несладко, боюсь, русские пришли надолго. Скоро они закроют границы, установят коммунистический режим, мою семью сошлют в лагерь. Ты же любишь Кристи!» «Я попытаюсь, – пообещал Алексей, – но понадобятся средства, не денежные. Бумаги нынче не в цене. Нужны золото, камни». «Без проблем», – заверил его Теренц.

Алексей не подвел, он достал для Кристины документы. Дочь Теренца стала тяжело раненной медсестрой-москвичкой, якобы сражавшейся с немцами. Каким образом Алексею удалось проделать этот финт, не знал никто, но именно он сопровождал забинтованную девушку в Москву, показывал ее документы проверяющим и говорил: «У нее ранение челюсти и языка, говорить она не может».

Реакция патруля всегда была одинакова. «Вот суки фашисты, их всех перебить надо! – говорили солдаты и сочувственно гладили «медсестричку» по плечу. – Не переживай, тебя вылечат».

Дочь Теренца стала Кристиной Петровной Теренцовой, ей не пришлось привыкать к новому имени, отчество Петровна было почти родным, Петер от Петра почти не отличается, да и фамилия осталась практически прежней, к ней лишь прибавилось новое окончание. Немка не владела русским языком, не знала советских реалий, не понимала, каким образом Алексею удалось поселить ее в небольшом доме, в отдельной квартире.

«Ни о чем не волнуйся, – приказал любимый, – учи русский».

Два года Кристина изображала немую девушку, потерявшую способность говорить и понимать окружающих из-за тяжелого ранения. Потом она заговорила. Акцент легко объяснялся все тем же поврежденным языком. Алексей не бросил немку, он пристроил ее переводчицей в какую-то контору, затем Кристи перешла в издательство.

Петер Теренц дал дочери много дорогих украшений, которые благополучно переехали в Москву. Продавать их сама Кристина опасалась – кольца, колье, браслеты сбывал Алексей. Он жил отдельно от девушки, не женился на ней, но раза два-три в неделю непременно навещал любимую. Кристина вела очень замкнутый образ жизни, подруг не заводила, на мужчин не смотрела, связи с родителями не имела, не знала, живы ли Уна и Петер. Алексей где-то работал, он ни разу не пригласил любовницу к себе домой и вообще ничего о себе не рассказывал. Почему Кристина не догадалась, что у него есть другая женщина,

почему не удивлялась его поведению? Она была ему благодарна за вызволение из Германии, где дочь Петера Теренца ждала незавидная судьба, зависела от него, а главное, очень его любила и не теряла надежды когда-нибудь выйти за него замуж.

Потом Кристина забеременела. Сначала она скрывала свое интересное положение от Алексея, но живот начал расти.

Узнав о том, что станет отцом, Алексей не рассердился. Наоборот, он сказал: «Следует подумать об улучшении жилищных условий. Я попытаюсь организовать новую квартиру, и, конечно, мы поженимся. У тебя ведь остались драгоценности? Их придется продать». Кристина принесла чемоданчик. «Здесь все? – усомнился Алексей. – Маловато». «Я жила на них, – начала оправдываться Кристина, – ты же сам продавал вещи. К сожалению, они сильно упали в цене, в России за ювелирные изделия платят копейки. Помнишь колье из бриллиантов с изумрудами в оправе из платины? Оно принадлежало папиной маме. Отец говорил, что это вещь баснословной цены. Продав его в Германии, можно спокойно жить десять лет, в Москве за него дали сто рублей. А браслет из сапфиров? Брошь с рубинами? Все ушло за незначительные суммы».

«Ты обвиняешь меня в неумении торговать побрякушками? – нахмурился Алексей. – Позволь напомнить, что я не могу открыто сдавать ювелирку, ищу тайные пути. Естественно, вещь удешевляется. Если ты недовольна, сама разбирайся!» «Нет, нет, – испугалась Кристина, – просто я хотела объяснить, почему не так уж много осталось. Отправляя меня в Россию, отец сказал: «Теперь я спокоен. Ты на попечении Алексея и имеешь при себе состояние, которого хватит и детям, и внукам». «Петер ничего не знал о России, – вздохнул Алексей, – здесь бриллианты не ценятся. Ладно, забираю остатки твоего приданого. Точно больше ничего нет?» «Папины картины! – воскликнула Кристина, указывая на стены. – Отец говорил: «Продашь в крайнем случае мои работы, с каждым годом они будут дорожать. Живопись со временем лишь прибавляет в цене». «У Петера было слишком большое самомнение, – поморщился Алексей, – ну да можно попробовать, достань полотна из рам. Это все?» «Еще лиса», – пролепетала Кристина. «Лиса? – переспросил Алексей. – Не понял».

«У меня на кровати игрушка, – еле слышно ответила Кристи, – мама вручила ее мне в ночь перед отъездом, сказала: «Доченька! Береги мой подарок. Это самое дорогое, что у тебя есть».

«Ты мне никогда о ней не говорила, – насторожился Алексей, – наверное, Уна зашила в нее камни или жемчуг!» «Не похоже, – не согласилась Кристина, – игрушка внутри мягкая. Я долго думала, что имела в виду мама, но лишь недавно поняла: лиса – это память о ней. В этом ее ценность». «Сейчас поеду решать проблему с жильем, – пообещал Алексей, – а в понедельник двинем в загс». «Ты заберешь картины и драгоценности?» – спросила Кристи.

«Пока нет, – отказался жених, – сначала наведу справки, соображу, сколько надо дать взяток, чтобы получить новую жилплощадь».

Проводив Алексея, Кристина открыла чемоданчик и стала перебирать украшения: браслет в виде змеи, усыпанный бриллиантовой крошкой, с глазами-рубинами, длинная нить из бело-черного жемчуга с золотыми вставками, на которых чернел вензель «u», – эту вещь Петер подарил жене Уне на первую годовщину свадьбы, серьги в виде лягушек, колье с сапфирами-каплями, обычный гарнитур из подвесок и кольца-малинки. Последний набор, хоть и содержал много бриллиантов, не выглядел изысканно. Вообще-то таких комплектов было два. Уна рассказывала дочери, что ее отец и Петер, не сговариваясь, подарили дочке и супруге на Рождество идентичные украшения. Один набор Алексей уже продал за шестьдесят рублей, второй вот-вот уйдет, и у Кристи не останется ничего, что будет напоминать ей о родителях. У нее не было даже фотографий из отчего дома.