Рябиновый дождь
Шрифт:
— Куда? — спросил Йонас.
— За город. И не выпускай, пока не отвезешь за тридцать километров. Пускай возвращается пешком!
И она вернулась пешком! Йонас еще пытался отговорить ее, но она пришла и принесла в руке разбитые туфли. Тогда ему стало жалко Марину. И когда она попросила: «Помоги мне», — Викторас не оттолкнул ее. Но примирение длилось всего лишь часок. Уже в тот же вечер она с кокетством прильнула к нему и, словно молоденькая девчушка, спросила:
— Когда я постарею, ты приведешь другую?
Он избегал
— Ну, чего ты молчишь, почему не скажешь правду?.. Ведь я чувствую, что я слишком стара для тебя.
— Ты права, мы больше всего лжем молча.
— Тогда отвечай!
— Об этом мне еще некогда было подумать, — вывернулся он и в душе выругал себя за такую мягкотелость. Надо было откровенно сказать ей: да, Марина, и не такие гордые красавицы вынуждены склонить перед возрастом голову. Но, кроме любви, еще есть дружба, привязанность, наконец, и привычка играет не последнюю роль… Так надо было ответить, а он сказал: — Послушай, ты так много говоришь о разнице в нашем возрасте, что становится противно. Для меня эти восемь лет превратились в вечность.
— Семь лет и восемь месяцев, — вдруг заплакала она.
Ему не только было некогда постоянно глядеть ей в рот, но он не видел в этом никакого смысла, все чаще и чаще задерживался в институте, пропадал на охоте, а она бегала к массажистке, целые дни просиживала у частных портних, переносила адские муки в парикмахерских, пока наконец не завела себе несколько подозрительных почитателей.
— Послушай, Марина, ведь все, что ты делаешь, — бред чистейшей воды, уже не говоря о проклятом пропагандистами мещанстве, — выведенный из терпения, сказал он. — Почему ты общаешься со всякой швалью, со снобами, а серьезной компании избегаешь, словно дикарей?
— Я хочу, чтобы и ты начал ревновать. — Она по-своему поняла обвинение мужа.
— К этим соплякам? — Он решил сказать все до конца.
— А хотя бы и к этим!
— Это несолидно. Таким поведением ты оскорбляешь и унижаешь только себя.
— Тебе хорошо говорить! По уши погряз в науке, во всяких проектах и цифрах, пропадаешь на совещаниях и совсем уже перестал интересоваться мною. Тебе наплевать, что я, как женщина, доживаю последние деньки своей активной жизни.
— Ну, возможно, и не совсем так, но что поделаешь? — Его мужская амбиция была сильно оскорблена. — Миллионы стареют, миллионы из-за этого переживают и страдают, но мало кто сходит с ума.
А в другой раз, застав в своем кабинете подвыпившего парня, он молча снял с гвоздя ружье и без всяких предисловий выстрелил над его головой в стенку. Дробь разворошила обои, испортила края какой-то абстрактной мазни и мигом протрезвила
— Послушай, как там тебя?
— Эдик.
— Так вот, Эдик-шмедик, если ты, проходя мимо этого дома, не перейдешь на другую сторону улицы, я тебя у порога уложу, — весь дрожа, сказал Моцкус.
Марина была на девятом небе:
— Викторас, оказывается, ты меня еще любишь!
— Дура. Я защищал свою и твою честь. И заруби себе на носу: это не от любви к тебе, а потому, что не могу выносить этих альфонсов, как чумы.
— Ну скажи, что любишь.
— Люблю. — С ней приходилось быть терпеливым, как с ребенком.
— Послушай, если ты не врешь, давай отпразднуем нашу свадьбу.
— Как тебе не стыдно!.. Больше пятнадцати лет прошло! Я ведь не мушкетер, а ты не какая-то миледи.
— Давай хоть распишемся.
— Пожалуйста… Но тоже ни то ни се.
И она начала готовиться к свадьбе: печатала приглашения, шила платье, а потом впала в депрессию, все уничтожила и надолго уехала к родственникам. Тогда его навестил отец Марины, заслуженный человек, персональный пенсионер.
— Почему она бросила работу? — едва поздоровавшись, спросил он.
— Не знаю, но и моих денег нам вполне хватает.
— А ты знаешь, куда она девает эти твои деньги?
— Понятия не имею, но и я не голодаю.
— Может, тебе неизвестно и то, что она задрав хвост бегает со всякими молокососами по кафе и ресторанам?
— Однажды хвасталась, дразнила, — он не хотел выдавать жену, — но мне вроде как-то неудобно следить за ней.
— Ведь она нарочно на каждом шагу подкладывает тебе свинью.
— Знаю, у нее такой характер, что от любви до мести — один шаг.
— Тогда что ты за мужчина, если столько знаешь и ничего не делаешь?
— На этот вопрос еще труднее ответить. Мужчине, как известно, куда интереснее познавать, переживать, чем осуждать или ревновать, а женщине?.. Мне кажется, они только стараются убедить нас, что любовь — это вся жизнь, вся мудрость, хотя сами не очень-то верят этому. Это во-первых. А во-вторых, она, видимо, чувствует, что я порядочно задолжал ей. А невозвращенный долг…
— Если ты пытаешься по этому поводу философствовать, — прервал его тесть, — то мне тебя жаль. Это во-первых. А во-вторых, ты мне должен во сто крат больше, почему же не ползаешь передо мной?
— Мы мужчины, — покраснел Моцкус. — Но, поверьте, я прекрасно знаю, что такое благодарность.
— Ни черта ты не знаешь! За все, чего ты добился, должен быть благодарен только себе, своему нечеловеческому упорству, своей нужде и ее насмешкам, а все остальное — только дружеская помощь. Люди должны помогать друг другу. Ты слишком часто забываешь, что она не только твоя подруга жизни, но и изнывающая от безделья баба. Надо было прийти к нам.
— Как-то неудобно после всего того, что вы с женой сделали для меня.