Рябиновый мед. Августина
Шрифт:
— Я без нее жить не могу, ясно вам? — Скулы лесного разбойника дернулись. — Говорите, что нужно.
Ася огляделась. Ей хотелось накричать на Зорина, взорваться, но она понимала, что это бесполезно. Что можно сделать здесь, в лесу?
— Ее бы в село отвезти…
— Это исключено. Вы же видите, в каком она состоянии. Лечите здесь.
— Нужно жаропонижающее. Наберите листьев лесной малины, что ли… Холодной воды из ключа. Ее бы переодеть в чистое и сухое, а старую одежду лучше сжечь. Нужен самогон и, пожалуй, деготь.
Зорин послал одного из мужиков в село за одеждой. Весь день Ася делала холодные компрессы
Вечером привезли одежду. С помощью Зорина Ася раздела больную. На сгибах локтей, на животе у той розовела пятнами тифозная сыпь — Ася не ошиблась.
— Она выживет? — шепотом спросил Зорин, увидев охваченное болезнью тело любимой женщины.
— Будет ясно через несколько дней, — так же шепотом ответила Ася. — Две недели держится жар. А после — либо человек начинает выздоравливать, либо…
— Ясно.
Зорин выбрался на воздух, сел у костра. Ася обработала тело больной самогоном.
Когда Ася вышла, он сидел неподвижно, то ли глядя в костер, то ли не видя перед собой ничего. Сосны шумели в вышине, разлапистые ели казались черными суровыми стражниками.
— Подойдите, — приказал он.
Ася подошла и села на бревно напротив Зорина.
— Поговорите со мной.
— О чем же пленник может говорить со своим тюремщиком?
— Не иронизируйте. Мы все сейчас пленники и тюремщики. Разница невелика. Сегодня мы убиваем, завтра нас убивают…
Зорин криво усмехнулся, и Ася заподозрила, что он пьян.
— А вы не убивайте.
— Не получится. Разве вы сами не видите — иначе нельзя! Они отобрали мой дом — память о родителях, детстве. Они отобрали у меня все права. Я бесправен, милейшая! Даже если я смирюсь, стану жить, как они придумали, они не оставят меня в покое!
Ася вспомнила, как уводили на рассвете Владимира, и промолчала.
— Может быть, вы, женщина, знаете, как надо жить? Подскажите мне! Я, Анатоль Зорин, дворянин и офицер, не знаю.
— Я тоже не знаю, — призналась Ася.
— Вот! — подхватил Зорин. — Все мы несемся по воле волн, а корабль наш разбит в щепки. Кто ваш муж?
— Как и вы, офицер. Поручик.
— В самом деле? И на чьей же он теперь стороне?
— Я не знаю. Мы не виделись больше двух лет.
— Любите?
Ася ответила не сразу. Затем призналась:
— Я любила другого человека. А замуж вышла без любви.
— А что же ваш другой человек?
— Жизнь развела. Я ничего о нем не знаю. Неужели вам это интересно?
— Ах, женщины… Пасть на поле брани, зная, что жена не любит тебя… Да знаете ли вы, что это такое? Стоять лицом к смерти и знать, что любимая женщина не зарыдает от того, что тебя больше нет…
— Но разве же в моей власти полюбить?
— В вашей! Конечно же, в вашей! — горячо возразил Зорин. — Обещайте мне, когда вы встретитесь, то научитесь любить его, как он любит вас!
Ася поняла, что чем-то, не нарочно, задела его за живое,
— Если, конечно, вы оставите мне эту возможность, — усмехнулась она.
— Идите спать, — сказал Зорин, поднимаясь. — Вон в том шалаше вам будет удобно. И возьмите самогон.
Он толкнул в ее сторону бутыль, плотно закупоренную пробкой. Ася быстро испуганно взглянула на него.
— Оботритесь
Ася забралась в пустой шалаш, где на землю был брошен ворох душистой сухой травы.
Сделала, как велел Зорин, — тщательно обтерлась вонючим самогоном.
Долго сидела, глядя в проем на догорающий костер, — боялась ложиться. Мужики, охраняющие лагерь, и сам Зорин не внушали ей доверия. Одна, беззащитная перед чужой волей, пленница, рядом с тифозной заразой, Ася вновь чувствовала рядом с собой дыхание смерти. Воздух летнего леса, сырой и ароматный, был пропитан опасностью. Ухающий в вышине филин усиливал это ощущение. Мороз пробегал по спине, когда хруст ветки или шорох мыши в траве вклинивались в равномерный шум леса. Только под утро, вконец истерзанная страхом, Ася сумела забыться сном, но вскоре проснулась от утреннего холода.
Неделю Ася ухаживала за больной и со страхом ожидала малейших перемен в ее состоянии, но перемен не было. Женщина бредила, говорила бессвязно и только лишь изредка отчетливо называла Зорина по имени. Он сидел у шалаша — угрюмый, заросший щетиной, никуда не отлучаясь и ни с кем не разговаривая. Один из мужиков готовил на всех похлебку и мыл котелок. Другой был приставлен смотреть за Асе и и кругом следовал за ней, куда бы она ни отправилась.
Ася, не переставая, думала о собственной участи…Она уже не сомневалась, что женщина не выживет. Что будет тогда с ней, с Асей? Зорин убьет ее не раздумывая. Жестокость лесных банд обрастала в народе неслыханными подробностями. Ася слышала, что у одного пленного комсомольца, совсем молодого мальчишки, зоринцы вырезали на спине пятиконечную звезду. Она не комсомолка, но она — пленница. Нужно бежать. Но как? Куда бы она ни пошла, за ней следовал охранник — бородатый дюжий мужик. Его присутствие поначалу очень напрягало Асю, но потом она притерпелась. И все же однажды не выдержала, сказала Зорину, что хочет вымыться и чтобы никто за ней не ходил. Тот пообещал, что никто ей не помешает, и она в одиночестве спустилась к ручью. Стоял спокойный летний вечер. Солнце уже катилось к закату, лучи его продирались сквозь нижние ветки деревьев и ложились наискосок. У ручья росли осины, трепетали своими круглыми листьями. Кусты красной смородины были усыпаны ягодами. Ася набрала ягод в лопух, положила под куст ни берегу, затем разделась и осторожно вступила в холодную воду. Поначалу вода показалась ледяной, но затем ноги притерпелись. Наклонилась и стала мыться. Вскоре вода уже казалась теплой. Она подумала о том, что сейчас с удовольствием переоденется в чистое — по приказу Зорина ей доставили из деревни личные вещи. Но прежде чем успела одеться, почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Резко обернулась — на склоне за осинами стоял ее охранник и во все глаза пялился на нее.
Прежде чем она успела что-то сказать, мужик начал спускаться и приговаривать:
— Тихо, тихо, не шуми…
Не дойдя до ручья, он отбросил в сторону ружье и резким движением содрал с себя рубаху.
— Немедленно уйдите! — сказала Ася, срывая с куста свое платье и отходя в глубь ручья, ближе к противоположному берегу.
— Да чего хоть? — пялясь на нее горящими глазами, приговаривал бородатый. — Молчи уж… Чичас я мигом…
Он, поминутно оглядываясь, вернулся за ружьем и пошел прямо в сапогах через ручей, приговаривая свое «чичас».