Рядом с зоопарком

Бриль Юрий Григорьевич

— Это ваша жена?

Вадим Петрович не засмеялся его невежеству.

— Ничего общего, — грустно качнул он головой. — Это жена Модильяни… Репродукция.

И он рассказал тогда, кто такой Модильяни. Позднее они много о нем говорили, и поскольку это был любимый художник Вадима Петровича, он не мог не стать любимым художником Валерика, Димы Мрака, да и всей студии. И тогда Валерик сделал для себя открытие: бывает, оказывается, что даже очень талантливые художники при жизни остаются непризнанными. Понятно, нелегко быть непризнанным. Безденежье, нищета, одиночество… И надо иметь необычайную силу воли, чтобы не

сворачивать, идти своей дорогой. Конечно, хорошо, когда рядом такая спутница, как Жанна Эбютерн. Она преклонялась перед талантом Модильяни, делила с ним все горести. А когда он умер, она не смогла пережить разлуки с ним — на следующий день выбросилась из окна. Смотришь на ее портрет — и видишь, сколько в ней необыкновенной доброты и верности.

Вадим Петрович освободил стол от бумаг, принес вскипевший чайник, поставил керамическую вазу, полную «дунькиной радости». Обжигаясь крутым кипятком, говорили обо всяких пустяках, потом Дима Мрак сказал:

— Вадим Петрович, покажите что-нибудь свое.

— Нечего показывать, — отвел глаза Вадим Петрович. — Ленюсь, наверно, много… Лучше посмотрите альбом. Новый, вы его еще не видели. — Придвинулись к книжному шкафу, и он достал сияющее зеркальным супером французское издание Шагала. — Надо попросить Аллу, чтобы попереводила. (Алла Владимировна преподавала в вузе иностранные языки и могла переводить с листа).

Интересно было бы, конечно, знать, какая у художника судьба: счастливая или, может быть, тоже мытарская? Хотя главное в книге по искусству не текст, а репродукции, если они, разумеется, хорошие.

На первой странице — цветы. В двух полураскрывшихся бутонах ненавязчиво выявлялись головки — женская и мужская. Может, это души, ками, цветков. Или чье-то воспоминание.

— Мраак! — протянул Дима, и это означало высшую его оценку.

Страницу за страницей листали Шагала, и Валерику начинало казаться, что он очень хорошо понимает художника, чувствует все тончайшие переживания, которые тот передал при помощи цвета и линий.

В коридорчике послышалась возня, щелкнул замок — это пришла Алла Владимировна. Глаза у Вадима Петровича сузились, лицо стало каким-то напряженным.

— Я сейчас…

Он вышел в общую с многодетными соседями кухню, куда прошла Алла Владимировна и откуда тотчас начало доноситься нервное бряканье посуды. Было слышно тоже, как Вадим Петрович сказал:

— Ты очень кстати, попереводи нам Шагала.

— Как-нибудь в следующий раз. Не видишь, что тут творится?!

Ребята отложили недосмотренный альбом, потихоньку прошли к двери. Между тем Алла Владимировна выговаривала мужу:

— Тебя Малкин уже несколько дней ищет.

— Да видел я его.

— И что ответил?

— Еще халтуркой не занимался!

— Кто тебя заставляет гнать халтурку?! Делай, чтоб людям на загляденье.

— На это у меня нет времени.

— Так я и знала! Теперь от кооператива придется отказаться… Раз в жизни была возможность!..

Когда толклись в коридоре, в открытую дверь было видно, как орудует на кухне Алла Владимировна. За своим столом сидела еще соседка, перед ней горкой были навалены яблоки, которые она безразлично поедала одно за другим. Тут же на маленьком стульчике сидел ее ребенок, он тоже намеревался куснуть яблоко, но это ему не удавалось — яблоко было немногим меньше его головы.

Наверно, нужно

было поздороваться — раз они сегодня не виделись. А может, нет. Они все же уходили. Но говорить «до свидания» было бы еще нелепее, ведь не здоровались же.

Глава шестая

ЛОШАДИНЫЙ РАФАЭЛЬ

В студии опять новенький.

Чаще новенькие оказывались случайными. Придет такой случайный новенький раз, другой — и нет его, забыли, как звали. Тем не менее народу прибывало. Раньше все толклись преимущественно в одном классе, теперь же, особенно в воскресные дни, в одном при всем желании не умещались, занимали и два других.

Новеньким оказался Рафаил, и привел его Дима Мрак, заявив с порога, что в студию пришел талантливый человек. Слово «талант» не часто звучало в этих стенах, поэтому ребята тотчас окружили новенького. Только Валерик не встал со своего места. Знал он Рафаила как облупленного — учились в одной школе. Никто не подозревал, что у Рафаила есть какой-то талант, если не считать, конечно, талантом удивительную его способность молчать, когда надо говорить. Особенно молчаливым он был у доски. Учителям стоило большого труда выдавить из него хотя бы односложное «да» или «нет». И на переменах он был тоже каким-то заторможенным. Выходил из класса в коридор, вставал у окна, безразлично смотрел на школьный двор, руки клал на батарею, и худые коленки тоже втыкал меж ее ребер, будто ему не хватало тепла. Все же, несмотря на эту свою угрюмую способность, он переходил из класса в класс, дойдя до седьмого.

— А где твои рисунки, Рафаил? — спросил Вадим Петрович.

Рафаил промолчал — ответил за него Дима:

— Он ими печку растопляет.

— Что же ты рисуешь?

— Лошадей, — отважился наконец подать голос Рафаил.

— А еще?

— Больше все.

— Он только лошадей, — подтвердил Дима.

Рафаил вздохнул: такой вот своеобразный талант, другого бог не дал.

— Зато лошадей хоть с закрытыми глазами, — придавал вес его таланту Дима.

— Не, с закрытыми не сможет, — скептиков да и пересмешников в студии хватало.

— Сможет!

— Куда ему!..

— Сейчас посмотрим.

Вадим Петрович ничего против эксперимента не имел, посмеивался в усы. Рафаила посадили перед чистым листом, завязали Лилькиным платком глаза. В две минуты возник на том листе лихой скакун. Глаза горят, грива на ветру вьется. Рисунок грамотный, и с настроением получилось, только одну оплошность допустил Рафаил: самый кончик лошадиной морды не уместился на листе, но это, наверно, потому, что начал рисовать он своего скакуна с заднего копыта.

Все ахнули от такого искусства. Алик сказал:

— Молодец, Рафа. Это тебе верный кусок хлеба — можешь на спор и за рубль показывать.

— А звездочку сумеешь с закрытыми глазами? — спросил Сережа. Он был еще пока дошкольником да и ходил в студию считанные дни, так что смутно представлял истинные цели искусства.

Все засмеялись, а Рафаил к удивлению всех отрицательно мотнул головой.

— Лошадей так лошадей, — утешил его Вадим Петрович, — в истории бывали такие прецеденты. Во Франции, например, жил художник, которого называли Кошачьим Рафаэлем. Это потому, что рисовал он только кошек. Принципиально, кошек — и больше никого. Зато как рисовал!..