Рядом со Сталиным
Шрифт:
Вечером 21 января внезапно раздался протяжный, не-прекращающийся гудок «Большевика». Его подхватили соседние предприятия, слившись в тревожный гул. Вдруг все стихло, наступила зловещая тишина. Но спустя пару минут «Большевик» своим мощным гласом как бы вновь приглашал других подхватить скорбный звук. Так повторялось вновь и вновь. Прервав последние приготовления к спектаклю, мы окружили маму:
— Что случилось? Почему гудят?..
Мама была в растерянности. Все падало у нее из рук.
— Произошло что-то страшное, — сказала она дрожащим голосом. — Может, началась война? Почему так долго нет отца?..
Он должен был уже давно вернуться
Отец вошел в комнату мрачный, осунувшийся. Мы устремились к нему. Он сказал:
— Умер Ленин…
Что пережил в этот момент восьмилетний подросток? К политике я не испытывал никакого интереса. Но было два имени, которые я знал с младенчества: Ленин и Троцкий. В голову запала популярная частушка:
Я на бочке сижу, а под бочкой каша, Ленин-Троцкий нам сказал, что Россия наша!
О Сталине тогда никто не слыхал. Его имя начало появляться только в конце 20-х годов.
С Лениным все связывали нэп, который почти мгновенно изменил жизнь к лучшему. Появление червонцев и исчезновение миллиардов «керенок» и «совзнаков», которыми вместо обоев стали оклеивать стены, тоже заслуга Ленина. Все это создавало чувство защищенности, веру в то, что худшее осталось позади и что дальше нас ждет только хорошее. Я не знал о болезни Ленина, о том, что он уже много месяцев оставался недееспособным, что страной управляли другие люди. Постоянное присутствие Ленина, хотя и где-то далеко, в Москве, представлялось мне чем-то естественным и неизменным, чем-то, что оберегало меня, сделало жизнь нашей семьи благополучной. И вдруг Ленина не стало…
За свою короткую жизнь мне пришлось видеть немало смертей. Но гибель людей, боровшихся друг с другом, казалась неизбежной, даже естественной. Шла война, кругом стреляли, спасались те, кому повезло. Но там, далеко, в Кремле, над всем этим стояли Ленин и его ближайший соратник — Троцкий. И пока они были, происходившее вокруг имело определенный смысл. Меня никто этому не учил, отец не говорил со мной о политике. Я как-то до всего дошел своим умом. И вот теперь не стало Ленина. При словах отца «умер Ленин» у меня что-то оборвалось внутри. Я разрыдался и убежал в свою комнату, где еще долго не мог успокоиться.
Сквозь приоткрытую дверь я слышал, как отец, понизив голос, говорил маме, что смерть Ленина — огромная потеря.
— Ленин понимал, — доносился до меня глухой шепот отца, — что эксперимент с «военным коммунизмом» привел страну в пропасть. Но у него хватило здравого смысла круто повернуть руль. Пойдут ли по новому курсу его наследники? Все они фанатики. Снова станут навязывать людям сомнительные идеи. Но сначала будет борьба за власть. Примутся резать друг другу горло.
Я удивился, почему отец так плохо отзывается о соратниках Ленина. Ведь есть его ученики, продолжатели его дела…
Всхлипывая, вышел в гостиную. Отец посадил меня рядом на диван. Спросил, как же с нашей премьерой, назначенной на завтра.
— Театр закрыт, траур, —
И тут же отправился писать плакат черной краской по красному полотнищу: «Представление оперы «Демон» отменяется по случаю кончины Ленина».
Пришел Владимиров. Он не скрывал своего горя. Слезы стояли у него в глазах. Он обнял отца, положил голову ему на грудь и зарыдал, как ребенок.
— Мы осиротели, — повторял он. — Совсем осиротели. Нет никого, кто мог бы заменить Ильича. Мы остались без вождя. Что с нами будет?
— Надо мужаться, — успокаивал его отец. — Жизнь продолжается. Нельзя падать духом…
Владимиров вытер слезы, попросил у мамы прощения за свою слабость. Прислушавшись к непрекращающимся гудкам, сказал:
— Пора идти на траурный митинг.
Я попросился с ними, и отец взял меня с собой. На заводском плацу собралась огромная толпа. Несмотря на снег и холодный ветер, все стояли с непокрытыми головами. На сколоченной из досок трибуне, затянутой черной и красной тканью, были какие-то люди. Туда же поднялся Владимиров. Мы с отцом остались неподалеку. Гудки прекратились. Самодеятельный духовой оркестр заиграл траурный марш. У меня снова к горлу подкатил комок и навернулись слезы. Отец, заметив мое состояние, до боли сжал мою руку, и стало немного легче.
Сначала выступали стоявшие на трибуне. Потом один за другим туда поднимались рабочие. Вновь и вновь раздавались траурные мелодии. Горе было неподдельным. Митинг продолжился далеко за полночь.
Целую неделю Киев, как и вся страна, находился в трауре, оплакивая невосполнимую утрату. Люди оцепенели в горе, скорби и страхе за будущее. Они не ведали, что человек, соблазнивший их созревшей в его могучем мозгу утопией, уже завел пружину дьявольского механизма репрессий, который унесет в могилу десятки миллионов соотечественников.
В Москве вожди поклялись продолжать дело Ленина. Им поверили.
Жизнь постепенно вошла в нормальную колею. Красный директор «Большевика» по-прежнему тяготился своими прямыми обязанностями. На работе он обычно бывал лишь в первую половину дня. Затем, передав бразды правления главному инженеру, спешил к дяде Ивану, к лошадям, слабость к которым питал со времен удалых кавалерийских рейдов дивизии Котовского. Он особенно был влюблен в молодую кобылицу по кличке Аида, гнедую красавицу с огненными карими глазами, крутой шеей и черной как смоль гривой. Владимиров сам седлал ее, выгуливал по плацу. Затем накидывал себе на плечи белую бурку, привязывал к поясу боевую саблю — подарок Буденного — и, лихо вскочив в стремена, выезжал из ворот на другую сторону шоссе. Здесь он давал Аиде шпоры и пускался в галоп по уходящему к горизонту полю. Выхватив из ножен шашку и размахивая ею, словно рубя головы невидимым врагам, он мчался, поднимая клубы пыли, по бескрайнему пространству до самого Святошина, некогда аристократического пригорода Киева. Спустя пару часов Владимиров возвращался на взмыленной кобылице, счастливый и полный энергии…
Этого человека, преданного солдата революции, не минула участь, постигшая многих его соратников. Спустя некоторое время Владимирова перевели в тогдашнюю столицу Украины — Харьков. Здесь он получил пост директора Института проектирования предприятий тяжелого машиностроения. А в начале 30-х годов его по доносу арестовали и расстреляли. Национальность его жены оказалась достаточной уликой, чтобы объявить Владимирова японским шпионом.
Глава 2