Рыба красного цвета. История одной тайной войны
Шрифт:
Тони Барона и Карлос Прио вместе вступили в партию аутентиков. Когда Прио избрали в 1950 году президентом, он назначил Барону премьер-министром. Через два года, когда Батиста осуществил переворот, они вместе бежали в Майами. Барона стал ближайшим помощником Прио в его борьбе за свержение Батисты. Когда же диктатор внезапно бежал в первый день нового, 1959 года, он вернулся с Прио в Гавану, где они принялись плести интриги против Фиделя, Но если Прпо до начала 1961 года оставался в своем имении «Чата», Барона вскоре поспешил обратно в Майами.
В той контрреволюционной деятельности, которую развернули кубинские эмигранты во Флориде, Барона практически стал дублером Прио. Он сколотил небольшую группу под названием «Рескате», состоявшую преимущественно из верных Прио аутентиков. Благодаря видной роли
Хант пытался всучить Бароне свою стандартную «легенду» о том, что оп, мол, представляет международную группу бизнесменов, стремящихся заполучить обратно свои владения на Кубе. Но Барона видел Ханта насквозь. Когда Барона набрался наглости и предложил, чтобы правительство Соединенных Штатов просто одолжило эмигрантам миллионов 10—20 долларов с тем, чтобы они все сделали сами, Хант напомнил, что у кубинцев нет способов «уладить дела» с федеральными органами, чтобы те не перехватывали самолеты и суда, направляющиеся на Кубу. Настаивая на своем вымысле, Хант заявил Бароне: «Благодаря влиянию моих покровителей, эти правительственные органы уже сотрудничают с нами».
Упрямый Барона начал искать другие источники финансирования своих операций. И вышел на Майера Лански.
В том, что бывший премьер-министр Кубы связался с «председателем правления» гангстерского синдиката, не было ничего неожиданного. Еще со времен президентства Прио, когда Кубу разъедала коррупция, Барону и Лански объединяли общие финансовые интересы. Как бы то ни было, согласно расследованиям сенатской комиссии, Барона «пмел деловые связи с Лански, обещавшим ему покровительство. Лански и «передал» Барону Траффиканте». Это была, как говорится, услуга за услугу. В докладе сенатской комиссии 1975 года, предусмотрительно опустившей имя Бароны, говорится, что «Траффиканте и другие гангстеры» предоставляли ему денежные средства в надежде обеспечить себе «монополию на игорный бизнес, проституцию и торговлю наркотиками» на Кубе, избавленной от Кастро.
Барона сообщил Траффиканте, что у него есть надежный человек в одном из гаванских ресторанов, который часто посещают Кастро и его ближайшие помощники. Он сможет подложить им в пищу капсулы с ядом. Траффиканте проинформировал Роселли, а тот в свою очередь — Мэхью, выступавшего в данном случае связником между гангстерами и ЦРУ. Мэхью поспешил доложить своему шефу Джиму О’Коннеллу.
Чтобы изучить ситуацию, О’Коннелл лично встретился в Майами с Роселли и Вароной. Он представился последнему как Джим Олдс, член «группы промышленников», желающих возвратить свою собственность на Кубе. Барона уже слышал эти сказки — от Говарда Ханта. После встречи он бросил Роселли: «Слушай, что уж я, совсем не знаю ЦРУ? Не говори мне, что этот парень не из ЦРУ». Но О’Коннелл, который был связан с Говардом Хантом и его штурмовой группой, не узнал Барону. Он вернулся в штаб-квартиру и рекомендовал пойти навстречу требованиям кубинца, которого нашел Роселли, и выдать ему деньги и аппаратуру для поддержания связи стоимостью в тысячу долларов. Дик Биссел передал О’Коннелу 50 тысяч долларов в купюрах, источник которых установить было невозможно, и распорядился, чтобы управление связи ЦРУ снабдило ого необходимым оборудованием. По выполнении задания ему будут выплачены обещанные ранее 150 тысяч долларов.
Подобную плату за «подвиг» такого рода и масштаба едва ли можно назвать щедрой, но Барона, вероятно, также нацеливался на миллион долларов, который Майер Лански пообещал в награду за голову Кастро, когда игорный синдикат вышвырнули из Гаваны. В любом случае те 10 тысяч долларов, которые Мэхью передал Вароне в «Фонтенбло», были лишь авансом на покрытие расходов.
Через несколько дней разъярепиый Барона ворвался на конспиративную квартиру Говарда Ханта. Патруль морской пограничной службы задержал одни из его катеров, направлявшихся на Кубу. Хант должен немедленно принять меры к его освобождению. «Ведешь двойную игру, Тони»,— упрекнул его Хант, не знавший, что в действительности игра-то была тройной — с участием еще и мафии. Хант погрозил пальцем: «Возглавляешь ^ренте” (созданный Хантом "Демократический революционный фронт" — политический "фасад" ЦРУ), а сам проводишь операции своей собственной группы „Рескате”».
Барона был в отчаянии. «Там люди ждут груз,— умолял оп.— они надеются на меня. Ты должен...»
«Твои радиограммы перехвачены»,— прервал ею Хант.
«Они закодированы»,— возразил Варона.
«Твой код даже ребенок расшифрует. Мы же прочитали твои радиограммы, так неужели ты думаешь, что криптографы Кастро не сделают того же самого?» Хант обвинил Варону в своеволии: «Ты это делаешь для того, чтобы потом в свободной Гаване, когда встанет вопрос о вкладе «Рескате», иметь возможность перечислять морские операции».
Тем не менее Вароне удалось передать капсулы в Гавану — в надлежащие руки. Но, как указывал Мэхью, «следовало еще получить сигнал к действию, прежде чем пустить их в ход». ЦРУ хотело, чтобы убийство совпало с вторжением. Это было частью того самого «кое-чего другого», как выразится впоследствии Даллес, что, по расчетам ЦРУ, должно было произойти. Так обстояло дело еще в ноябре, когда все надеялись, что вторжение начнется до истечения срока президентства Эйзенхауэра.
План был не лишен логики, Потрясение, которое постигло бы кубинский народ в результате утраты вождя, и растерянность лишившейся руководства армии неизмеримо повышали шансы бригады вторжения на военный успех. По когда Барона получил капсулы, дата вторжения еще не была определена. Все понимали только, что начинать надо как можно скорее, В Чехословакии кубинские летчики завершали курс обучения пилотированию МиГов, современные самолеты на борту советских грузовых судов находились на пути к Кубе. Кастро знал о готовящемся вторжении. Свидетельством ускоренных приготовлений к отражению нападения стало размещение артиллерийских орудий на набережной Малекоп.
Крайне важно было правильно рассчитать время. Действие смертельного ботулинического токсина, полученного в лабораториях ЦРУ, наступало через день-два, но зато он не оставлял никаких следов, никаких признаков отравления. Причину смерти отнесли бы к разряду естественных, и Соединенные Штаты остались бы вне подозрений.
Наиболее правдоподобное объяснение тому, почему одно только слово, способное решительнейшим образом изменить исход событий, так и не было произнесено, заключается в том, что ЦРУ не знало, что Тони Варона, военный министр марионеточного кабинета «Демократического революционного фронта», и есть тот самый кубинец, которому мафия поручила организацию убийства, Ибо за несколько дней до вторжения ЦРУ предприняло шаги, начисто лишившие Варону возможности передать своим сообщникам сигнал к действию. Меры сверхпредосторожности, принятые ЦРУ во имя «правдоподобно опровергаемого», обратили в прах наивернейший шанс убить Кастро.
Сомнительная слава инициатора этих шагов принадлежит Говарду Ханту. Несмотря на разногласия, Хант доверял Вароне, равно как и другим лидерам «Демократического революционного фронта», с которыми имел дело, Но либерал Мануэль Рэй, который в результате настоятельного требования администрации Кеннеди прочно обосновался в руководстве фронта, доводил Ханта до бешенства. Хант считал Рэя воплощением «фиделизма без Фиделя» и полагал, что тот «сообщит врагу» о планах вторжения. Чтобы предотвратить подобное предательство, он задумал в надлежащий момент под каким-либо предлогом собрать в Нью-Йорке всех лидеров эмиграции. «Когда они соберутся,— писал Хант,— им следует сказать, что близится день вторжения, и в целях безопасности — как их личной, так и самой операции — те, кто захочет ознакомиться с планом атаки, должны будут согласиться на немедленную и полную изоляцию». Под ней Хант имел в виду «отсутствие всяких контактов с внешним миром».