Рыбы не знают своих детей

Пожера Юозас

Шиповник умолк. Посмотрел на одного, на другого, видимо, наблюдал, какое впечатление оставила его речь.

— Теперь верите? — спросил, словно потеряв терпение.

Агне все еще сидела, опустив голову, съежившись, дрожащими пальцами теребила бахрому шали. И если бы не едва заметное дрожание рук, можно было подумать, что ей ни жарко ни холодно от всего, что здесь происходит.

— Вижу, что и теперь сомневаетесь, — с горечью вздохнул Шиповник и с искренним сожалением покачал головой, а потом

сказал: — Ну, что же. Если так, то вот вам честное слово литовского офицера!

Произнеся это торжественным голосом, Шиповник подтянулся, словно на параде, даже как-то неловко стало. Но и теперь Агне, слава богу, даже не подняла голову. Казалось, не поверила. А может, и не слышала этих торжественных слов, будто ушла куда-то, отгородилась от всего, даже от себя самой. И слава богу, что так. Слава богу.

— Почему я спрашиваю у вас о смерти Стасиса Шалны? А потому, что в наших руках есть конец ниточки… Если не хотите говорить сами — не говорите, но на мои вопросы придется ответить, и ничего тут не попишешь — порядок есть порядок, — сказал Шиповник таким тоном, словно откровенно сожалел, что приходится иметь дело с такими, простите, недоверчивыми тупицами, но такой уж у него долг, который он должен выполнить честно и до конца.

И это настойчивое стремление узнать правду, и намек о ниточке в их руках снова жаром отдались под ложечкой, словно после глотка спирта.

— Скажите, где нашли труп? — спросил Шиповник.

Агне впервые подняла глаза и посмотрела прямо в глаза, даже жар прошиб. И он смотрел ей в глаза, ожидая, чтобы она заговорила первой. Вообще следовало бы дать говорить ей одной. Лишь бы она говорила, лишь бы снова не провалилась куда-то, лишь бы…

— В лесу.

— Я знаю, что в лесу, но в каком месте?

Агне снова подняла глаза, словно взывая о помощи, но он молчал, крепко стиснув зубы.

— Кажется, у этой большой березы, — пожала она плечами и поправила спадающую шаль.

— Там, где борть поднята?

Агне кивнула, потом сказала:

— Так рассказывали.

— Кто рассказывал?

— Они здесь с людьми разговаривали… Когда Стасиса привезли. Я слышала, все эту березу упоминали.

— Этот чернорожий Чибирас?

— И он, и другие. Больше другие. Чибирас почти не говорил.

— Значит, у березы?

— Да.

— Интересно, — сказал Шиповник и, как застоявшаяся лошадь, стал переминаться с ноги на ногу, а потом снова пустился быстрым шагом к окну и назад, к окну и назад. — А когда его привезли?

— Днем. Может, в обед… — пожала плечами Агне.

— Привезли, говорите, в обед, а нашли когда?

— Примерно тогда и нашли. Ведь это рядом с деревней.

— А откуда здесь взялись ребята Чибираса? Они у кого-нибудь в деревне ночевали? Или случайно зашли?

Агне только

взглянула ему в глаза, и он понял, что самое время заговорить, что больше ему молчать нельзя, надо все брать в свои руки.

— Я их вызвал, — сказал спокойным голосом и добавил: — Не их приглашал, в милицию звонил.

— Почему?

— С вечера собрался на кабанов поохотиться: повадились в картошку ходить, гады. Половину участка испортили, вытоптали, а местами так изрыли, что об урожае и думать нечего… Вышел я, но, еще не дойдя до березы, услышал выстрелы и рванул назад. Потом позвонил в милицию.

— На нашу голову хотел беду навлечь? — спросил Шиповник ничего хорошего не предвещающим голосом. — Почему звонил?

— Нам так приказано. Услышу выстрелы или еще что-нибудь — немедленно должен сообщить. Иначе сам на себя беду навлечешь, затаскают на допросы.

— Очень уж ты усердный, лесничий, — горько улыбнулся Шиповник и добавил: — Очень уж старательно служишь. Только не тем, кому следовало бы.

Жить каждый хочет, — сказал он, чувствуя жгучий стыд перед Агне: что она о нем подумает?

— Смотря как жить, лесничий. Но ладно. Тут отдельный разговор, и мы когда-нибудь еще вернемся к нему. Значит, насколько я понял, ты звонил им еще вечером?

— Да. Прибежал и тут же позвонил.

Когда явились?

— Утром.

— Не шустрые… С трудом свои зады с места поднимают, — пренебрежительно улыбнулся Шиповник. — Ну, а дальше?

— Стали лес прочесывать… Потом привезли.

— Значит, вечером их здесь не было?

— Кто знает, где они были, — сказал Винцас и тут же добавил: — Может, и были, может, только в деревне не показывались.

— Ты только выстрелы слышал или видел что-нибудь тоже?

— Ничего не видел.

— Сильно стреляли?

— Известно, как выстрел звучит.

— Я не об этом. Спрашиваю, много ли было выстрелов и из чего стреляли: из пулемета, автомата или винтовки?

— Похоже, что из винтовки палили. Три, или четыре, или пять выстрелов — не до счета мне было…

— А сколько пуль попало… Сколько в теле брата было?

Он только беспомощно развел руками и посмотрел на Агне.

— Одна. Прямо в сердце, — сказала она.

Во рту вдруг пересохло, пол начал уходить куда-то в сторону, ноги подкосились, и он ухватился за столешницу, потому что на самом деле в этот миг мог упасть. «Только этого не хватало. Только этого и не хватало, чтобы свалился без чувств, словно барышня», — подумал он, но слабость от этого не прошла. Бессильно оглянулся, увидел внимательные, чуть удивленные или испуганные глаза Агне, жиденькую, разведенную синевой темень за окном, подумал, что уже светает, а потом услышал голос Шиповника:

— Что с тобой, лесничий?