Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
— С оружием.
Все войско молча наблюдало, как Алёкме сунули за пояс трофейный клевец, подсадили на коня, и как он тихо потрусил в сторону Гребня.
9
Всех пленных гребенцев тоже отпустили, для тяжелораненых дали пятнадцать подвод, забрали только все оружие и доспехи, которые тут же были распределены среди пастухов и подносчиков. Собственные потери хазарского войска составили около сотни убитых и столько же раненых. Но о потерях никто не тужил, всех восхищала ловушка, устроенная для гребенцев князем, и собственная
— Зачем просто так отпустил Алёкму? — общую претензию князю выразил воевода-липовец.
— А ты за него хороший выкуп хотел получить?
— Хотя бы и так, все же лучше, чем ничего.
— Тогда бы Алёкма стал несчастным героем, весь Гребень его жалел бы. Сейчас, думаю, никто его не пожалеет.
Дарник хотел добавить, что его цель не выиграть одну битву, а забрать у Алёкмы все княжество, но вовремя удержался. Воеводы с его объяснением и так согласились.
Непонятно было, что делать дальше с груженными бревнами повозками. Князь отправился решать это с самими смердами-переселенцами. Какой-то туповатый хазарский сотский по своему почину пригнал их к месту побоища, и теперь несколько сотен глаз мужчин, женщин и подростков угрюмо смотрели на Дарника.
— Чтобы освободить вас, князь Алёкма потерял всю свою дружину и городское ополчение. Если вы вернетесь, будете в этом виноваты. Земли у Славутича еще плодороднее, чем здешние. Конечно, поначалу вам там придется несладко. Зато вы там станете первыми людьми, и все лучшее через год-два достанется вам. Выбирайте: быть здесь или идти со мной.
Своей речью Рыбья Кровь остался доволен: ну разве можно что-нибудь возразить против таких доводов? Но смерды молчали. Все было ясно.
— Отдать им их телеги! — в раздражении бросил князь.
— А бревна? — спросил Корней, который, как всегда, вертелся рядом.
И бревна, хотел добавить Дарник, но тут же передумал. Бревна хоть какой, да можно было назвать добычей.
— Бревна нам нужней, чем им.
Оставив гребенцам их телеги со скарбом, вновь впрягли в повозки с бревнами лошадей и тронулись дальше. До последнего момента князь был уверен, что хотя бы два десятка гребенских парней увяжутся с ним, не могут не увязаться. Но три сотни переселенцев как стояли возле своих телег и убитых гребенцев, так и остались стоять, дожидаясь, пока хазары уйдут.
Хорошо еще, что хоть собственные сотоварищи ни в чем Дарника не упрекали: ну славно подшутили над гребенцами за их набег на Липов, и ладно.
Чуть отъехав с войском для погребальной церемонии, князь приказал привести к нему липовца-фалерника, сделавшего возмущенное замечание. Того никак не могли найти. Скоро выяснилось, что пропали еще с десяток липовских бойников. Такого еще никогда с Дарником не случалось, чтобы при победе воины сами уходили от него.
— Хочешь, мы догоним их и как следует накажем? — предложил Корней.
— Не надо, — отказался Рыбья Кровь. — А хазарам, если кто спросит, скажи, что я их гонцами отослал в Липов.
Это дезертирство глубоко уязвило князя. Умом он понимал, что, когда счет воинам идет на тысячи, непременно должны быть самые разные настроения и убеждения, но сердце не соглашалось признать, что кто-то его новую победу считает недостойной. Он и фалернику-то хотел
Однако, как бы Дарник перед собой ни оправдывался, осадок в душе оставался. Хуже всего, что впервые в жизни он не знал, что ему делать дальше. Сидя в Липове, по крайней мере, понимал, что летние походы — это всегда какие-то приобретения: славы, казны, новых соратников, большего процветания своему городу, а самым великолепным была собственная свобода действий — могу и так сделать, и эдак. Сейчас, казалось, свободы стало еще больше, вот только потерялся стержень, от которого следовало плясать. Как бы ни были приветливы и послушны хазары, но это чужое племя. Даже если они все заговорят по-словенски, ближе ему от этого не станут. Но и возвращаться к своей прежней липовской жизни, после того как он попробовал и Романии, и Болгарии, и Таврики, было тоже как-то не с руки.
Войско с тяжелым обозом медленно катило на запад. Князь хотел выйти на середину пути между Ракитником и Айдаром, чтобы там заложить из трофейных бревен одно-два опорных городища. Покинув пределы Гребенского княжества, они пошли по границе Айдарского края.
На третий день дозорные доложили о появлении с севера, со стороны Айдара, словенского войска. Неужели сам каган пожаловал, подумал Дарник. Но это оказались двести липовских бойников и ополченцев под началом Кривоноса, отправившиеся в Айдар, а после в степь искать своего князя. Стало быть, для липовской земли он по-прежнему удачливый предводитель, которому хотят служить своим мечом! Неприятное настроение Дарника мгновенно улетучилось.
Раньше он всегда немного недолюбливал плутоватого Кривоноса, но насколько же сейчас рад был его видеть!
— А как же Перегуд?
— Так свергли меня с Перегуда, — чуть тревожно отвечал воевода-наместник. — Как узнали, что ты надолго в чужих землях застрял, так собрали вече и свергли.
— А ты им говорил, что я вернусь и всех хорошо выпорю.
— Да говорил. А они мне: князь добрый — простит, если что.
Это тоже было чрезвычайно приятно слышать, что кто-то считает его добрым.
Среди ополченцев находились липовцы, короякцы, и даже перегудцы. Наместничество над Перегудом явно пошло Кривоносу впрок — оружия он захватил вдвое больше, чем нужно, да и все двести ратников были одеты в прекрасные доспехи из княжеских оружейниц. Не забыл и про двойные седла, о которых часто в степи вспоминали липовские воеводы.
— Всеслава не возражала против такого грабежа? — полюбопытствовал Рыбья Кровь.
— Заставила меня все по описи принимать. Но я подумал, откуда у хазар хорошее оружие, и все взял с запасом.