Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
— Почему так спешно? — недоумевал Буртым. — Многих даже собрать не успели. А припасы? Давай хотя бы с утра в путь.
— На то и конная хоругвь, чтобы в любой момент вскочить в седло, — отвечал князь, очень довольный, что выдержал характер и так и не вошел в спальню к жене. — Если бы ждали, пока все завязочки пришьют, ни одно сражение никогда не началось бы.
На рассвете вместе с полусотней припозднившихся оптиматов их догнал гонец с запиской от Быстряна: «Ты забыл распорядиться, кто остается в Липове наместником».
Дарника разбирал смех: даже его неустрашимого воеводу смущало присутствие
Понимание того, что он погорячился с походом хоругви оптиматов, пришло к Дарнику лишь в Малом Булгаре. Гребенское княжество по своей силе уступало лишь столице каганата. Кроме полутысячного походного войска, там имелось еще столько же хорошо обученных крепостных гридей, не говоря уже о многотысячном ополчении из числа самих горожан. Сам Гребень состоял из нескольких частей, в том числе и каменного детинца на противоположном высоком берегу Малого Танаиса. Ну ворвется он в левобережный посад, пустит там красного петуха, а дальше что? Отступать преследуемым рассвирепевшими гребенцами? Да и как вообще может так поступать он, Дарник, всюду объявляя себя защитником продаваемых на чужбину словенских рабов?
К счастью, даже неотступно следующий за ним Корней воздерживался от каверзных расспросов. Поэтому, усилием воли отодвинув от себя катастрофическое будущее, Дарник деловито занялся пока еще безмятежным настоящим: отобрал из булгар конную полусотню с полусотней вьючных лошадей, пополнил запасы стрел и больших пеших щитов, прямо с крепостных стен снял с десяток малых камнеметов с их треногами и быстрым маршем двинулся дальше на юг.
Идти без повозок и колесниц действительно получалось в два раза быстрей. Так как вторых лошадей на всех не хватало, князь часто приказывал войску спешиваться и вести своих коней в поводу. На ночлегах в качестве ограды использовали жерди с натянутым полотнищем, сами же воины спали, постелив на землю конские попоны.
Достигнув Танаиса, хоругвь ночной порой, держась за конские хвосты, переплыла на правый берег. Впереди до самого Гребня открывалось еще не выжженное летним солнцем зеленотравное Дикое Поле. На несколько верст рассыпав войсковое охранение, Дарник велел задерживать и брать с собой всех случайных охотников и пастухов, дабы никто не успел пустить слух о движении его войска.
Предосторожность себя оправдала, и внезапное появление у городских стен знамен с изображением рыбы вызвало всеобщую панику гребенцев. Хотя в городе привыкли к внезапным набегам степняков, грозное имя липовского князя произвело гораздо больший эффект. Дарник нарочно захватил с собой двойное количество знамен, и при наличии двух сотен вьючных и запасных лошадей его летучая хоругвь издали выглядела на добрую тысячу всадников.
— Давай хоть немного попугаем! — рвались скакать вперед с воинственным кличем молодые вожаки.
— Ага, попугаем! — усмехнулся князь. —
Он услышал, как за его спиной в голос захохотал Корней, по достоинству оценив шутку. Воеводам же было явно не до смеха. Еще больше они удивились, когда Дарник велел разбивать сразу два стана: один у главных городских ворот другой на расстоянии четырех стрелищ от Гребня.
— Нас и так не очень много, а ты еще надвое делишь, — упрекнул Буртым.
— Потому и делю, что мало, — снизошел до объяснений князь. — Пусть думают, что второй стан мы готовим для подходящего пешего войска.
Каждый оптимат имел при себе по два пустых мешка. Вооружившись лопатами, они принялись за дело, и вскоре перед воротами Гребенского посада вырос двухаршинный вал из наполненных землей мешков, за которым стояли не только лучники, но и изготовились к стрельбе камнеметы на треногах. Второй мешочный вал возводили в версте от города. С городских башен так и должно было видеться — вот оно передовое укрытие, из которого липовцы пойдут на сам приступ, а там, дальше, основные силы, которые могут внезапно обрушиться на любое другое место посадского тына.
Многие воины, правда, увидев город, в шесть-семь раз превосходящий по размерам Липов, порядком приуныли. Дарник и сам чувствовал изрядную тревогу. Если гребенцы выйдут из стен и попытают военного счастья в чистом поле, то тогда все будет как надо — против камнеметов, луков и прикрытых щитами, ощетинившихся пиками спешенных оптиматов никакому войску не устоять. Ну а если они, посмеиваясь, останутся в стенах? Разорять пригородные селища? Построить большие пращницы и основательно разрушить весь левобережный посад? Выдвинуться к реке и обстреливать камнеметами все купеческие суда? Как держать себя перед гребенскими переговорщиками, чтобы и не оскорблять их, и в то же время суметь убедить в своих правах защитника липовских купцов?
Последний вопрос был самым скользким, и Рыбья Кровь так и не решил его, когда городские ворота открылись, и из них показалось трое всадников. Впереди молодого гридя с белым знаменем ехали двое седовласых мужчин не военной наружности. Один, судя по всему, был богатый купец, в другом Дарник узнал тиуна русского кагана, с которым совсем недавно сидел в Айдаре за общим пиршественным столом. Звали тиуна Захарий, он был из крещенных ромеями русов.
— Как поживает молодая княжна? — приветствовал Захарий вышедшего навстречу переговорщикам липовского князя.
— Командует в Липове почище меня, — дружелюбно отвечал ему Дарник.
— Ну, княгини, они все такие, — заулыбался тиун.
Большой шатер с золотым шитьем, захваченный когда-то у хана сарнаков, произвел на переговорщиков должное впечатление. Даже то, что садиться пришлось на седла, говорило в пользу липовского князя — значит, суровый воин, не признающий походных излишеств.
— У тебя нрав стал круче прежнего. Чуть что, сразу за меч. — Захарий вел себя как представитель кагана, доброжелательно и отстраненно, не сомневаясь в неуязвимости своего достоинства, да и сами военные действия его словно совсем не касались. — Алёкма тоже петух хороший. Рвется в бой, пока твое остальное войско не подошло. Я едва уговорил его немного подождать.