Рыцарь без позывного. Том 1 и Том 2
Шрифт:
— Какой ты все же бестолковик, Четвертый…
Мое ошарашенное лицо, должно быть, позабавило всадника. Латная перчатка подняла забрало шлема, и я уставился на бледное лицо капитана.
— Говорил ведь, в военном деле баронишка ничегошеньки не смыслит… — ответил северянин на незаданный вопрос.
Удивительно красивый меч сверкнул у самого лица северянина, рассекая его шлем надвое. Внезапный удар Рорика едва не стал для капитана смертельным — он едва успел отклониться, лишаясь погнутых крыльев вместе с ощутимым куском волос.
Князь быстро крутанул
«Конеруб» вылетел из рук и утонул в грязи — Рорик оказался слишком изранен, чтобы противостоять капитану в равном бою. Получив гардой в шею и сабатоном в грудь, князь плюхнулся на спину.
Протяжно хрипя ушибленной глоткой, он тщетно пытался подняться, но его руки скользили по хлюпающей грязи, утопая в ней, будто в зыбучих песках. Наградив меня долгим взглядом, капитан ни говоря, ни слова, двинулся к Рорику, на ходу отбрасывая разрубленным меч.
Его глаза сосредоточились на простой, но очень крепкой и широкой рукояти княжеского клинка. Подойдя к кряхтящему великану, капитан с силой пнул его в живот, принуждая снова рухнуть на спину. Подхватив с земли перепачканную рукоять, рыцарь покрутил его в руке, глядя как утренние лучи отражаются от идеально ровного лезвия. Лезвие «Конеруба» не сломили ни лошадиные кости, ни латные доспехи всадников.
— Все-таки, есть в мире справедливость… — кивнул капитан, и, стиснув рукоять, направил острие в лицо князя.
В мече что-то едва слышно щелкнуло. Облаченная в латную перчатку кисть вдруг испарилась во вспышке металлических звеньев и плоти. В мой сломанный нос вмазался ошметок горячего пальца.
Протяжный вопль оборвал затянувшийся триумф — капитан рухнул на колени, отчаянно хватаясь за кровоточащую культю. Под алой «розочкой», расцветшей на месте его руки, покоилась рукоять княжеского меча.
— Охренеть… — только и смог выдавить я, наконец поднявшись на ноги.
Значит, вот что имел в виду князь, когда говорил, что «Конеруба может касаться лишь Рорик». И вправду световой меч, блин. Гребанная магия!
Вот только… Разве капитан не говорил, что он тоже из Рориков?
Вытащив обломанный каркас шатра из-под туши титана, я кое-как доковылял до капитана. В строгих мужских глазах стояли слезы. Но смотрели они отнюдь не на разорванную в клочья руку, а на красивый меч, безразлично переливающийся в свете осеннего солнца. Суровое лицо перекосила гримаса детской обиды и недоверия.
Мне хотелось что-то сказать. Назвать его предателем и подонком, позлорадствовать над поражением, выпытать — куда подевался сам барон, и почему он позволил бывшему наемнику вести своих рыцарей в бой. Спросить — стоило ли оно того?
Узнать, как он умудрялся спокойно спать по ночам, загубив столько жизней? Почему его уши никогда не беспокоила статика умирающей рации, а глаза не застилал калейдоскоп мертвых лиц?
Почему он снова не убил меня, когда ему выпала возможность?
Холодные глаза на мгновение
Достало! Каждый раз одно, и то же! Веришь! Надеешься, что нужно потерпеть еще немного и все наладиться. Что еще чуть-чуть и все это дерьмо останется позади. Что когда-нибудь ты, наконец, расхлебаешь этот океан говна и начнешь жить. Что прошлое раствориться, уступив место будущему. Но проклятая война никак не хочет прекращаться!
— Достало! — я отбросил шлем и попытался вытереть кровоточащие ладони о грудь.
Пальцы коснулись вдавленного панциря. Ощущение холодной и скользкой от крови стали встали комом в горле.
— Козел… — плюнул я, даже не зная, кого имею в виду.
То ли ошарашено пялящегося на меня Рорика, то ли испуганного Гену, что стоит неподалеку, не решаясь подойти. То ли на капитана, что так и не решился меня прикончить, трижды имея такую возможность.
Свистя переломанным носом, я откинулся от раскрошенного лица северянина и уселся в раскисшую холодную грязь.
У границ лагеря развевалось знамя Рориков. Ведомое ревущим от восторга ополчением, оно гналось за улепетывающими серыми плащами. Квартеты из всадников Грисби раз за разом настигали сломленных гвардейцев, не позволяя им опомниться. Где-то вдалеке раздавался утробный гул загнутого северного горна, изредка смешивающийся с воодушевленными криками Аарона, увлекающего своих бойцов в очередную атаку на отступающих.
А я так и сидел…
Даже когда лязг стали стих и уступил место звону редких монеток и хлюпанью протыкаемой плоти. Городовые и гвардейцы методично прочесывали лагерь, добивая «чужих» раненных и помогая «своим», пока ополченцы радовались, словно дети, тайком потроша карманы убитых и снимая с них броню. Кто-то дорвался до палаток с выпивкой, кто-то нашел склад провизии, кто-то скандировал название города, кто-то кричал про Простор или Предел.
А я так и сидел, тщетно пытаясь понять разницу.
Неужели они не понимают, что нет особых различий между тем же Грисби и бароном. И те и другие подставляют «чужих», чтобы вывести «своих» из под удара. Что Аарон нарочно медлил, позволяя дружинникам загрести как можно больше жару. Что он вмазался в строй рыцарей в наиболее выгодный момент именно для себя.
И бородачи, что теперь уважением поглядывают на всадников, и горожане, что вечером примутся делиться впечатлениями, рассказывая раз за разом, как удар Аарона «Могучего» решил исход битвы — они не понимают, что Грисби намеренно тянул резину. Если бы наш строй дрогнул, если бы план не удался, он бы наверняка попытался выскочить из города, используя северян и ополченцев как живой щит.