Рыцарь Бодуэн и его семья

Дубинин Антон

— Выкуп есть кому заплатить?

— Граф Тулузский. Настоящий Тулузский, а не ты, сволочь.

Бодуэн вздохнул. Стоявший позади пленного солдат спросил глазами: ударить его? Бодуэн глазами же ответил — нет.

— Заплатит он за тебя?

— Пошел ты. Если хочешь, убей меня. Только отвали с расспросами, у тебя изо рта несет.

Бодуэн стиснул зубы. Бить связанного? Нет уж, ты меня не заставишь этого делать. Не получится потом пожаловаться в аду, что Бодуэн-предатель ударил безоружного…

— Уведите. Этот — на выкуп.

— Если

граф выручит меня, я тебя убью! — нежданно завопил уводимый Адалард почти женским, высоким голосом. — Клянусь, подонок! Убью, если смогу! Всегда, всегда буду драться против тебя, пока не выпущу тебе кишки…

— Пока не смог, и то ладно. Эй, Жан.

— Мессир?

— Прежде чем отволочешь этого в подвал, спусти ему штаны. И всыпь… предположим… пятьдесят. За грубость.

Брызжущего слюной ярости рыцаря Адаларда увели.

— Может, убить его, граф? Крикуч больно, — покачал головой стоявший рядом франкский рыцарь.

— Пускай орет. Пока эта орущая башка держится на шее, мы за нее можем получить сто су… От моего возлюбленного брата. Обожаю тратить братские деньги.

— Как скажете.

Следующий. Мальчишка, с пропроротым бедром. Бледный, еле стоит. О нем придется приказать позаботиться, чтобы получить за него хоть обол. Иначе может и помереть — пока его злость на ногах держит, но когда окажется в подвале…

— Ты.

* * *

В глазах у меня все плыло. Лицо — темное, некрасивое, при этом почти Раймоново — наплывало, делаясь как дневная огромная луна. Стой, стой, стой, думал я, терпи. Надо стоять. Надо жить. Не так уж больно, не так уж, не…

— Имя, — спросил издалека отвратительный голос. Я смотрел снизу вверх на человека, который собирался меня убить, и в этом находил силы бороться с болью.

И молчал.

Я хотел сказать ему — «Бодуэн предатель», и еще что-нибудь сделать, плюнуть или проклясть. По шее ползла кровь — по уже наросшей корке крови.

— Имя, — повторил тот.

Я назвал имя.

Белое лицо, дневная луна, слегка приблизилось. Щель внизу луны — темный рот — изогнулся возле самых моих глаз.

— Де что?

— Что… слышал.

Мой собственный голос доносился со стороны. Почему этому человеку есть дело до моего имени? Почему бы ему просто не отпустить меня, не убить, не дать мне лечь…

— Франк, что ли?

— Из Шампани, — ответил я, как во сне, вовсе не имея силы лгать. Придумать хотя бы малейшую, хотя бы похожую на правду ложь. Можно так устать, что не хватит сил даже спасаться.

— Так ты перебежчик, парень? Предатель?

— Это ты предатель, — сказал я обессиленно. Без малейшей злобы или ненависти. Просто всплыло в голове — «Бодуэн предатель». Я не распознал и сам, что говорю уже на языке франков. До сих пор не знаю, кто из нас — я или он — первым перешел на ойль.

Оплеуха врезалась мне в голову, и я упал, вскрикнув от боли в раненой ноге. Из синей пустоты донесся далекий-далекий, почти красивый голос. Голос мессира Эда.

— Встань.

Я снова

был мальчиком — бедным ребенком в деревянной зале нашего дома; мне было семь, я совершил ошибку — повесил сушиться на каминную решетку свой мокрый от снега плащ. Зима за дверью, холодная зима, рождественское пламя в камине заставляет плащ плакать на пол и дымиться долгим паром. Человек, стоявший надо мною, как осадная башня, приказывал мне встать, потому что еще не кончил бить меня.

Я вскарабкался с земли — сначала на одно колено, потом попробовал подняться рывком. Стоявший сзади человек — наверное, франкский сержант — вздернул меня на ноги. Ненавижу, подумал я сладостно, глядя в расплывчатое лицо Бодуэна, бывшего сейчас мессиром Эдом. Ненавижу тебя. Но я уже вырос, теперь я могу отвечать. Потому что все так плохо, что я больше тебя не боюсь.

— В Тулузе есть кому тебя выкупить?

— Бодуэн… предатель.

Я даже хотел плюнуть — во рту накопилось немного крови — но плевок повис на губах и упал мне же на грудь. Бодуэн снова ударил — в подбородок, так что клацнули зубы; его кольчужная перчатка сдирала кожу. Похоже, он старался бить не сильно, но я все равно упал. И снова поднялся, опять с помощью сержанта.

— Выкупить есть кому?

Хотел бы я знать, подумал я с возвращающейся от ярости ясностью разума. Что тебе ответить? «Граф Раймон — мой отец, передай ему, что я его сын, он захочет выкупить меня. Или хочешь — выкупи меня сам, брат моего отца, дядя Бодуэн; или убей, только не надейся, что я буду тебя бояться. Вы окружили со всех сторон, но вы не вечны, страх не вечен, мне плевать на вас. Плевать».

— Отвечай.

— Поцелуй меня в зад, провансалец, — как мог раздельно сказал я по-франкски. Фраза из далека-далека, откуда-то из уст брата Эда. И относилась она в те незапамятные времена — когда я еще рассчитывал жить долго — кажется, к графу Раймону.

Кольчужный огромный кулак с грохотом ввинтился мне в переносицу. Послышался какой-то хруст, я издалека успел подумать, что хрустит моя кость. Ничего, сейчас меня прикончат, сказал мой разум — долго больно не будет; но тело все-таки успело закричать. Светлый свет, Господи Иисусе, рано или поздно каждый встречается с этим светлым светом… Я католик, Господи, Ты только помни, что я…

В общем, когда я упал, я думал, что уже умер.

Быстрые руки переворачивали меня, подтирая влажной тряпкой.

— Да не бойся ты его, каноник. Он сам того гляди подохнет.

Я лежал на ложе голый, ничего толком не видя, кроме полоски деревянного потолка перед глазами. Сначала я подумал, что частично потерял зрение; потом понял, что дело в толстых повязках, намотанных мне на лицо. Одна нога казалась толще другой и пульсировала, как огромное сердце.

За мною ухаживал небольшой лысоватый человек в сутане вроде профессорских (которых я навидался в Париже), с широкой — не то тонзурой, не то просто лысиной. Едва заметив, что я смотрю на него и хлопаю глазами, он поспешно отошел и обратился вглубь комнаты: