Рыцарь ее сердца
Шрифт:
— Очень хорошо, — произнес король, кивая в сторону склоненной головы Сибиллы. Его голос звучал почти удовлетворенно. — Тогда нам осталось выслушать последнего свидетеля, который сможет окончательно внести ясность в это дело раз и навсегда. — Эдуард повернулся к женщине, сидевшей до сих пор в полном молчании. — Итак, выслушаем саму леди Сибил де Лаэрн!
Сибилла вскинула голову с расширенными глазами. Ее искусанные губы разомкнулись, и она потрясенно уставилась на старую хрупкую француженку. Глядя на ее лицо, Джулиан почувствовал себя так, словно сделал глоток освежающего напитка. Он и предположить не мог, что хоть когда-нибудь увидит Сибиллу в состоянии такого крайнего изумления.
— Здравствуйте,
Закрыв лицо руками, снова уронив голову, Сибилла зашлась в беззвучном рыдании, в то время как Эдуард смотрел на нее сверху вниз всезнающим взглядом.
— Леди де Лаэрн, — наконец произнес король, — вы подтверждаете, что сведения, полученные лордом Гриффином в вашем доме годом раньше, точны и правдивы? Вы подтверждаете, что, по сути, Амиция де Лаэрн была самозванкой?
— Да, все верно, — с грустью ответила леди де Лаэрн. — Леди Фокс не была Амицией де Лаэрн.
Удовлетворенно кивнув, Эдуард снова взглянул на Сибиллу, и Джулиану на секунду показалось, что на лице короля мелькнуло нечто похожее на симпатию.
— Она никогда и не могла ею быть, — продолжила женщина, улыбаясь загадочно и торжествующе. Подняв над головой костистый указательный палец, она закончила: — Не могла ею быть по той простой причине, что Амиция де Лаэрн — это я.
Глава 27
Сибилла была не в силах поднять голову. Ей показалось, что шейные мышцы охватил паралич, а последние слова женщины влетели внутрь головы тяжелым грузом и осели там, придавив череп к груди.
Боже, «Амиция де Лаэрн — это я» — так сказала эта француженка.
Сибилла будто перенеслась в другой мир, не чувствуя ничего. Даже когда король отдал приказ очистить зал; даже когда толпа, сгоняемая к дверям, оглушительно взревела; даже когда ее грубо столкнули со стула и кто-то, прорвавшись через охрану, вцепился ей в волосы и платье, пока не был оттащен назад; даже когда, невзирая на страшную умственную и физическую усталость, голос матери продолжал что-то нашептывать на ухо. Эти слова прорывались сквозь месяцы и годы, из другого неведомого места и времени.
«Сироту, найденную на кухне, назвали Амицией. Она не приходилась мне сестрой и прогнала меня прочь. Я никогда не вернусь обратно…
Когда любишь, тебя вовсе не заботит, что происходит с тобой, но лишь пока любимым ничего не угрожает. Правда обязательно всплывет наружу, но тебе самой ни в чем не нужно признаваться.
Ты не знаешь всего полностью».
В зале, сотрясающемся совсем недавно, словно при землетрясении, теперь было тихо, как в могиле. Будто бы в знак напоминания о том, что происходило в зале, из-за каменных стен послышался низкий раскат грома. Приближалась гроза.
— Леди де Лаэрн, — медленно проговорил Эдуард, обдумывая каждое слово, — полагаю, вам следовало бы получше объяснить, что вы имели в виду.
— Прошу прощения, ваше величество, я не думала, что это вызовет столь сильное потрясение. Очевидно, вы удовлетворены тем, что все сведения, собранные этим весьма способным и ответственным человеком — лордом Гриффином, абсолютно точны. По крайней мере они точны с точки зрения моей матери, Колетты де Лаэрн. Брошенный младенец действительно был найден на кухне де Лаэрнов, и девочку принесли в дом показать хозяйке. Ее оставили в качестве компаньонки-воспитанницы с перспективой стать личной горничной подрастающей леди. Все это чистая правда. А вот о чем Колетта не упомянула — причем совершенно сознательно, я уверена в этом, — так это о том, что дитя вовсе не являлась сиротой
— И как же так вышло, что одна из вас стала законным членом семьи, а другая — отвергнута?
— Это была история предательства, — горько прошептала леди де Лаэрн, — породившая тот самый ночной кошмар, преследовавший последние дни пребывания Амиции в Гаскони. Мы были похожи друг на друга, как сестры-близняшки и это естественно, поскольку мы действительно были сестрами. А дальше случилось ужасное.
Я разъезжала по местным деревенькам, думая, не прикупить ли мне что-нибудь для сестры, когда была замечена людьми де Монфора. Они схватили меня, справедливо полагая, что я родная дочь властительного барона, оказывающего им такое мощное сопротивление. Сначала они решили пытать меня, надеясь, что я выдам им что-нибудь полезное, но, — тут старая женщина слегка запнулась, — но дело кончилось лишь тем, что надо мной надругались. Поскольку я отсутствовала уже довольно долго, Амиция бросилась на поиски и нашла меня, когда мерзавцы уже закончили свое дело. Со своим маленьким кинжалом она бросилась на пару озлобленных амбалов, решив защитить меня во что бы то ни стало, пусть даже ценой собственной жизни.
— И что же случилось потом? — услышала Сибилла голос Джулиана, увлеченного рассказом.
— Они решили, что обознались, схватив не ту, кто им был нужен, и переключились на Амицию, хотя она и не думала сдаваться без боя. Это стоило людям де Монфора нескольких кровавых ран. А меня отшвырнули в сторону, как слепого котенка. Только и я не думала уходить.
Амиция так ничего и не сказала этим головорезам, даже когда те принялись ее избивать. Тогда, раздев ее донага, они начали хлестать Амицию плеткой. Сама она могла только чувствовать, но не видеть, настолько заплыли ее глаза. Полагаю, они бы убили ее и… И я сделала то, чего никогда бы не сделала Амиция: я рассказала им все, что они хотели знать.
Когда люди де Монфора исчезли, я помогла сестре надеть платье, и мы кое-как добрались до стен замка де Лаэрн. Нас нашли почти сразу, и, как только стало известно, кто замешан в таком ужасном деле, поднялся невероятный переполох. Всем было важно знать, какие именно сведения были получены людьми де Монфора. Но прежде чем я призналась в том, что выдала многое ради спасения жизни Амиции, она вдруг прервала меня и заявила, что во всем виновата она сама. Сказала, что не выдержала пыток, что у нее был только один выбор — между смертью и изменой. Видели бы вы маску ледяной ненависти на лице Колетты. Я никогда не забуду, как она произнесла: «Лучше бы ты выбрала смерть!»
— Так зачем же вашей сестре понадобилось брать вину на себя?
— Она же не знала правды своего рождения. Считала себя родной дочерью Колетты, а меня безродной сиротой. Амиция посчитала, что мне не выжить после случившегося. Но истина заключается в том, что неродная нам Колетта различала нас довольно плохо, в основном по одежде. По изложенным выше причинам ее материнские чувства оставляли, мягко говоря, желать лучшего, видела она нас крайне редко и, как вы понимаете, могла легко нас перепутать. Кровавое месиво вместо лица делало Амицию неузнаваемой. Добавьте сюда окровавленное платье, грязное тело и признание в измене, слетевшее с ее потрескавшихся губ. Колетта решила, что она — это я. Можно ли мне немного воды? — прервалась леди де Лаэрн. — Уже много лет мне не доводилось столько времени говорить беспрерывно.