Рыцарь курятника
Шрифт:
– Был, ваше превосходительство, мужчина.
– Мужчина! – вскричал Марвиль.
– Мужчина, такой же, как вы и я.
– Мужчина… – повторил Марвиль.
Марсиаль кивнул утвердительно головой.
– Но куда же девался этот мужчина?
– Я не знаю.
– Это невозможно!
– Господин начальник полиции, когда я остановил почтовый экипаж, в нем сидел только молодой человек с черными усами. Если я говорю неправду, велите меня повесить.
– Но как же объяснить, что этот молодой человек исчез, а эта дама одна очутилась в карете?
– Не понимаю!
– Вы удалялись
– Ни на одну минуту.
– С тех пор, как ее остановили, и до тех пор, как она въехала на двор моего отеля, останавливалась ли она?
– Ни на одну секунду.
– Вы ее караулили?
– Все мои солдаты окружили ее. Я точно исполнил полученные приказания.
– Вы сейчас осматривали карету?
– Да, я снимал скамейки, сорвал обивку, осмотрел кузов, бока – и ничего не нашел.
– Ничего?
– Ни малейшего следа, по которому можно было бы понять происшедшее. Ничего, решительно ничего, и, повторяю вам, ваше превосходительство, я все осмотрел.
Слушая его, де Марвиль повернулся к женщине. Графиня, без сомнения, не слышала ничего, потому что продолжала спать спокойным сном ребенка. Начальник полиции опять обратился к бригадиру:
– Итак, вы уверяете, что в ту минуту, когда вы остановили карету и заперли дверцу, в карете сидел мужчина?
– Я ручаюсь своей головой! – сказал Марсиаль.
– И этот мужчина был один?
– Совершенно один.
– А когда карета въехала на мой двор, мы с вами увидели женщину? Так?
– Да, ваше превосходительство.
– Итак, во всяком случае можно предположить, что мы обмануты. Я имею в виду пол той личности, которая сидела в карете. Должно быть, эта личность – путешественник или путешественница – переоделась дорогой…
– Скорее всего.
– А можно ли было сделать такое в карете?
– Еще бы!
– А не брошено ли было платье на дорогу?
– Ваше превосходительство, – сказал Марсиаль, – шторы были закрыты, значит, ни в дверцы, ни в переднее окно ничего нельзя было выбросить. К тому же почтовый экипаж был окружен верными людьми, внимательно следившими, поэтому невозможно, чтобы мужской костюм, начиная от башмаков до шляпы, мог быть выброшен на дорогу даже лоскутками. Да и в какое отверстие могли их выбросить? Я сейчас осматривал карету, и если вашему превосходительству угодно…
– Но если эта одежда не была выброшена, – перебил де Марвиль с нетерпением, – она должна быть в карете, и ее надо найти.
Марсиаль посмотрел на начальника полиции, приложив руку к сердцу.
– Когда я остановил карету, – сказал он с глубокой искренностью, – в ней сидел мужчина; теперь этот мужчинабрюнет превратился в женщину-блондинку – я это вижу. Как совершился этот феномен и куда девалась снятая одежда – клянусь спасением моей души, я не знаю, разве только…
Марсиаль вдруг осекся. Очевидно, новая мысль промелькнула в его голове.
– Разве только?.. – повторил начальник полиции.
– …разве только эта дама спрятала мужской наряд под своим пышным платьем…
– Это правда, – прошептал Фейдо.
Он подошел к графине, все еще спокойно спавшей.
– Вы слышали, сударыня? – спросил он.
Графиня не пошевелилась.
– Вы слышали? – повторил
– Какой гадкий сон! Марикита, расшнуруй мне платье, я страдаю… Я…
Глаза ее встретили взгляд Марсиаля.
– Ах! – закричала она с испугом. – Где я?
– У меня, – сказал де Марвиль.
– У вас?.. Но я не знаю…
Графиня провела рукой по лбу.
– Да, помню! – воскликнула она вдруг. – Разве шутка не окончена?
Начальник полиции движением руки приказал бригадиру удалиться, а сам обратился к графине.
– Одно из двух, – сказал он, – либо вы жертва ошибки, и в таком случае эта ошибка должна быть исправлена, либо вы недостойным образом обманываете полицию, и тогда наказание будет соответственное. Я получил относительно вас самые строгие распоряжения. Не угодно ли вам пожаловать за мной? Мы поедем к маркизу д'Аржансону. Это единственная возможность положить конец этому неприятному происшествию.
В прошлом столетии на Кладбищенской улице было только два дома с правой стороны, возле площади; один – в пять этажей и с четырьмя окнами на фасаде, другой имел только два этажа. В этот вечер единственное окно на первом этаже двухэтажного дома было освещено, между тем как в окнах всех других домов на этой улице было совершенно темно.
Пробило полночь; дверь дома отворилась, и высунулась черная голова; голова три раза повернулась справа налево и слева направо, потом исчезла, и дверь заперлась без малейшего шума.
Эта голова, с крючковатым носом, острым подбородком, впалым ртом и выпуклыми скулами, с волосами, которые можно было принять за шерсть, с двумя круглыми глазками, принадлежала женщине лет пятидесяти. Тело женщины было крупным, но тощим, костлявым и поддерживалось ногами, которым мог бы позавидовать уроженец Оверни. Костюм ее состоял из шерстяной юбки с толстым суконным корсажем и более походил на мужской, чем на женский.
Заперев дверь, женщина осталась в узком коридоре, в конце которого находилась еще более узкая лестница, поднимавшаяся почти вертикально. Направо, у подножия лестницы, находилась полуоткрытая дверь. Женщина толкнула эту дверь и вошла в низкую залу, освещенную большой лампой. В зале с самой простой меблировкой стояли комод, буфет, стол, шесть стульев и ящик для хлеба, все это было из гладкого дуба. Большой камин, в котором горел яркий огонь, и стенные часы дополняли меблировку. Огромный глиняный горшок и котелки стояли у огня.
За столом, стоявшим посреди комнаты, сидел человек и ужинал с проворством, показывавшим прекрасный аппетит. Этому человеку могло быть лет тридцать пять. Он был высокого роста, лицо его было не самым привлекательным: черты грубые, нос плоский, лицо красное, а цвет волос неопределенный; выражение лица казалось бы просто жутким, если бы не скрадывалось хитрым и откровенным взглядом. На нем был костюм зажиточного мещанина в полутрауре: сюртук и панталоны из черного сукна, жилет и чулки серые шерстяные, галстук белый – и все это без притязаний на щегольство.