Рыцарь курятника

Капандю Эрнест

Людовик XV был лучшим наездником при французском дворе, как и самым красивым мужчиной, и обожал охоту. Когда король гонялся за оленем, кабаном или волком, он был совсем не таким, каким его видели министры час назад в зале совета: скучающим, грустным, угрюмым. Живой, пылкий, горячий, он концентрировал все свои физические и нравственные способности на охоте. Там он подвергался любым опасностям, но никогда не ранил его бешеный зверь, никогда не выбрасывала из седла упрямая лошадь. Искусный стрелок, Людовик XV убивал до трехсот птиц в один день. В «Книгах королевской

охоты» значится, что в 1743 году Людовик XV убил девяносто девять оленей, в 1744-м – восемьдесят семь, а в 1745 году – семьдесят.

Ничего не могло быть привлекательнее для глаз, чем эта охота со знатными вельможами, на великолепных лошадях, в богатых костюмах, с прелестными амазонками.

Тут были прекрасная графиня де Тулуз, интересная мадемуазель де Шаролэ, остроумная мадемуазель де Клермон и хорошенькая мадемуазель Сан; все они – героини картин Ванлоо, которые он нам оставил.

Эти милые амазонки ехали по лесу не в колясках, как мадам де Монтеспан и герцогиня де ла Вальер, а скакали на лошадях, в шляпках, кокетливо надвинутых на ухо, с напудрен-

ными волосами, перевязанными жемчугами и рубинами, в амазонках, свисающих до земли, не скрывавших, однако, ножек, пришпоривавших лошадей золотыми шпорами.

В три часа дня охота была еще в самом разгаре. Кабан бросился в густую чащу; там, с инстинктом опытного зверя, он удвоил хитрость: останавливаясь время от времени, он вдруг клыками распарывал молодых неопытных собак, следовавших за ним слишком близко, потом устремлялся бежать, преследуемый старыми собаками, которые останавливались, когда останавливался он, и отвечали на его грозное ворчанье громким лаем.

Выбежав из леса в ту минуту, когда этого ожидали меньше всего, кабан устремился в долину так же быстро, как и раньше, без всякой, по-видимому, усталости.

Охотники и амазонки рассыпались в разные стороны в пылу охоты. Людовик XV, ехавший на превосходной лошади, оставил позади себя почти весь двор. Только Креки, Ришелье, Граммон и Таванн оставались возле него. Вдруг кабан прыгнул в ручей и побежал по воде так же проворно, как и по твердой земле, возвращаясь в ту часть леса, где скакал король.

– Я думаю, – сказал Людовик XV, остановив свою лошадь на берегу ручья, – что охота скоро закончится, через четверть часа кабан утомится, и вся свора окружит его.

Креки сошел на землю, рассматривая следы.

– Он еще не утомился, государь, – сказал маркиз, – вот его шаги на песке, и они не указывают на усталость.

Вдали слышались голоса собак, но ничего не было видно. Король пришпорил лошадь, перескочил ручей и опять быстро поскакал в сопровождении четырех вельмож.

– Мы напали на след? – спросил Ришелье.

– Кажется, – отвечал Граммон.

Они прискакали к перекрестку; шесть дорог расходились от него в разные стороны. Голоса собак стихли, и, так как лесное эхо не повторяло их, невозможно было понять, в какой стороне была охота. Аллеи были пусты. Охотники остановили своих лошадей и с беспокойством переглянулись.

– Нам надо взять вправо, – сказал Креки.

Король

еще колебался и осматривался вокруг, внимательно прислушиваясь, как вдруг вскрикнул:

– Ах! А это что такое?

Все обернулись, посмотрели по направлению глаз короля и вскрикнули от удивления и восторга.

Из узкой аллеи выехал прелестный экипаж в виде раковины, весь из горного хрусталя, на четырех позолоченных колесах, запряженный двумя рыжими лошадьми, головы которых были украшены белыми перьями. В этой раковине, откинувшись на шелковые подушки, держа в белых ручках вожжи, сидела молодая и очаровательная женщина, одетая как нимфа, с венком из звезд на голове.

Раковина быстро проехала перекресток и исчезла в другой аллее.

– Это лесная нимфа, – сказал король.

– Которое принимает ваше величество каждый раз, как вы изволите охотиться в Сенаре, – сказал Ришелье, улыбаясь.

– И каждый раз в разных видах, – прибавил король.

Не успел он договорить, как стрела, украшенная розовыми и зелеными перьями, упала перед ним. Ришелье проворно соскочил с лошади, схватил стрелу и почтительно подал ее королю.

– Это, должно быть, послание любви, – сказал герцог.

Граммон посмотрел на Креки и насмешливо улыбнулся.

– Которая проходит через руки Меркурия, – прошептал он.

Людовик XV рассмотрел стрелу. К ней был привязан зеленой лентой прелестный букет незабудок. Он взял букет и воткнул его в петлицу жилета. В эту минуту звонкие и громкие звуки охотничьего рога ясно донеслись до перекрестка.

– А! – вскричал Креки. – Они на дороге к Соази, государь. Кабана загнали у Круа-Фонтана, как я и предвидел.

Король пришпорил лошадь, и она помчалась в указанном направлении; вельможи последовали за ним. Ришелье подъехал к Людовику XV. Очевидно, он ждал, что скажет ему король. Каким бы страстным охотником ни был Людовик XV, он, казалось, моментально охладел к охоте. Не замедляя бега

лошади, он сделал знак Ришелье подъехать еще ближе. Герцог повиновался.

– Знаете ли вы, как зовут эту восхитительную женщину, герцог? – спросил он вполголоса.

– Нет, государь, – отвечал Ришелье, – но я узнаю.

Звуки охотничьей трубы раздавались все ближе.

– Ей-Богу, – сказал король, – я пошлю этой хорошенькой нимфе ногу убитого зверя: она имеет на это право как царица леса.

VI Незнакомец

Креки угадал верно: кабан быстро вернулся на огромное поле с густым и высоким кустарником, перемешанным с колючками и почти непроходимым.

Было половина пятого, и солнце быстро спускалось к горизонту. Егеря окружили убежище кабана и изо всех сил дудели в рога, а со всех сторон скакали охотники, бежали крестьяне, желая насладиться этим зрелищем. Аллеи, которые вели к Круа-Фонтану, были заняты всадниками, скакавшими во весь опор. Круа-Фонтаном назывался тот чудный павильон, который выстроил главный откупщик Боннэ и от которого теперь остались только прекрасные мраморные погреба. Эти развалины имеют уже свои легенды.