Рыцарь Леопольд фон Ведель
Шрифт:
— Нам по пути, сэр. Вы понимаете по-голландски?
— Плохо, милорд. Могу ли я спросить, кто оказывает мне честь сопровождать меня?
— За именем моим дело не постоит, — ответил советник, — как только вы ответите мне на один вопрос.
— Что вам угодно?
— Каким образом случилось, господин Леопольд фон Ведель, — продолжал советник, когда они вышли в парк, — что в Лондоне вы носите на груди портрет Вильгельма Оранского? В Риме и Испании вы носили другой портрет.
К счастью, темнота не позволяла советнику подметить выразившегося на лице Леопольда изумления.
— Я нахожу, что портрет этот
— В этом я нисколько не сомневаюсь. Но другой портрет и клятва ваша вменяли вам в обязанность по прибытии в Лондон явиться в испанское посольство, а не разъезжать по стране. Вам известно, что с некоторыми лицами вы находитесь в обязательных отношениях.
— Разумеется, но только не с вами. Вы знаете мое имя и, как кажется, давно уже наводите справки касательно моих действий, а я не знаю ни вас, ни поступков ваших.
— Никакие увертки не помогут вам, милый господин. Вы изменили известному делу, в таком случае можете быть уверены, что Англия будет вашим гробом. Возможно, в качестве друга Григория XIII вы находите полезным идти своим путем. Но такого условия у нас не было! Пока вы не побываете в испанском посольстве и не заявите о себе вашим лондонским сообщникам, до тех пор жизнь ваша будет висеть на волоске.
— Давать вам отчет в моих действиях я не намерен, так как вы не считаете удобным назвать ваше имя. Как только сочту нужным, я явлюсь в испанское посольство, потому что в данном случае мною управляет некто, более всех заинтересованный в деле.
— Я вас не понимаю.
— Если вы наводили справки о моих действиях, то вам наверное известно, куда я ездил.
— В Шотландию.
— И притом по повелению королевы Елизаветы! Я ехал на Петерборо, отклонился от пути, совершил небольшую экскурсию, поговорил с одной особой и даже передал ей другой портрет.
— Признаюсь, это очень меняет положение дела! Когда надеетесь вы исполнить ваше дело?
— До предстоящей Пасхи, смотря по обстоятельствам.
— Не угодно ли вам дать честное слово, что если я объявлю вам мое имя, то до страстной недели, что бы там ни случилось, вы повремените?
— Ваше имя и доводы ваши!
— Я сэр Уильям Парр, один из государственных прокуроров или юрисконсультов ее величества, а доводы мои состоят в следующем: я ближе всех к королеве, так как несколько раз в неделю я вижу ее и говорю с ней, а вам предстоит приобрести еще доверие Елизаветы, что очень нелегко. Дальше, после того как вы побывали в Петерборо, господа в испанском посольстве отступили на задний план, так как они предназначаются для последнего удара, который должен совпадать с опаснейшим для Елизаветы временем. Мой же час ударит вместе с восстанием на севере.
— Понимаю! Высокая страдалица говорила мне об этом.
— Вероятно. Полагаю, что мы столковались и взаимно держим друг друга в руках. Спокойной ночи, сэр!
С пылающей головой поплелся Леопольд в свою гостиницу. Он не только имел в руках доказательства того, что заговор Бабингтона действительно существовал, но и к своему ужасу убедился, что в непосредственной близости королевы находится ее враг, юрисконсульт доктор Парр! Какой-то внутренний голос говорил, однако, Леопольду, что если он сделал теперь решительный и опасный шаг для полного разоблачения заговора, то Бог даст ему также средства воспрепятствовать преступлению. Ему удалось провести
На следующий день Леопольд опять стоял перед Уолсинхэмом.
— Я просмотрел ваше донесение, сэр, — сказал статс-секретарь, — и королеве будет доложено обо всех, заслуживающих внимания сведениях.
— Следовательно, королева не прочла лично моего донесения?
— Не думаете ли вы, что правительница большого государства может читать все бумаги, которые нередко пишутся для того только, чтобы написать что-нибудь?
— Вам угодно намекнуть, что мое донесение ни к чему не годно, и что мое путешествие в Шотландию было совершенно бесполезно.
— Говоря откровенно — да!
— И ее величество не примет меня, если бы я даже мог сообщить ей кое-что, достойное внимания, или даже важное относительно Шотландии?
— Это может казаться важным только вам. Ее величество не видит никакого смысла в беседе с вами, и если вам не угодно сообщить мне то, что у вас на душе, то впредь можете смотреть на себя как на человека, находящегося в Англии только ради собственного удовольствия.
— Понимаю, сэр.
Леопольд поклонился и ушел.
Елизавета должна была возвратиться в Лондон, а с ней и ее любимец, сэр Уолтер Роули. На него только и надеялся Леопольд. 17-го ноября, в день Елизаветы, дворянство устраивало турнир, и как Леопольд узнал от лорда Мидльтона и других дворян, с которыми он завел знакомство, что турнир состоится в Гринвиче. Он отправился туда со своим служителем и с одним мавром, по имени Цимри, которого Леопольд купил. Этот сын востока, хорошо говоривший уже по-английски и по-немецки, долго находился в услужении у одного австрийского графа и сопровождал последнего в Лондон. Здесь престарелый граф скоропостижно умер в гостинице «Белый Медведь», и Цимри очутился, таким образом, без господина и без средств к существованию. Часто видя Леопольда, мавр предложил фон Веделю купить его, Цимри, у него же, т. е. у Цимри. Получив деньги за свою достойную особу, Цимри с этой минуты стал рабом Леопольда. Турнир в Гринвиче, фантастический и маскарадный характер предстоящего празднества и обладание Цимри, все это внушило Леопольду план самому явиться на ристалище. Он сообщил о своем намерении лорду Мидльтону, который со своей стороны предложил Леопольду всяческое содействие и отвел его к герольдмейстеру. Фон Ведель представил свою родословную, герб, императорский диплом, вследствие чего ему позволено было явиться на ристалище под своим щитом и в каком угодно костюме.
12-е ноября было торжественным днем для Лондона, приехала Елизавета, и этого было достаточно, чтобы сердца всех забились живее. Лорд-мэр выехал далеко за город со многими сотнями всадников, с целым цехом золотых дел мастеров в бархатных кафтанах и со всеми, у кого только были ноги, потому что не дворянство принимало здесь королеву, а народ. Леопольд тоже находился в толпе, ждавшей королеву. Шествие открывалось придворными служителями, за которыми следовала конная гвардия, придворные кавалеры и двадцать камергеров, и в их числе сэр Уолтер Роули верхом.