Рыцарь нашего времени
Шрифт:
Поставив дату и четкую подпись, Крапивин встал, глубоко вдохнул и выдохнул, выпустив маленькое облачко пара. Все. Осталось сделать только одно дело. Но в ту секунду, когда он вставил дуло револьвера в рот, ощутив омерзительную солоноватость ледяного металла и раздражающий ноздри запах, хлопнула дверь, раздались торопливые шаги, и знакомый голос, запыхавшись, сказал:
– Не стоит этого делать, Денис Иванович.
Вынув изо рта липнущий к губам и языку пистолет, Крапивин обернулся и увидел в дверях одного из двух сыщиков, которого успел возненавидеть на похоронах, – младшего,
– Уходите, – без эмоций сказал Денис. – Уходите!
Парень покачал головой.
– Вы не все знаете, – сказал он, и Крапивину показалось, что парень усмехается. – Сказать по правде, вы ничего не знаете.
Денис подумал, что нужно выстрелить, выстрелить немедленно, пока не появились еще люди, но его останавливала насмешка в глазах и голосе Илюшина. Он с детства не переносил, когда над ним смеялись, а он не понимал причины.
– Чего я не знаю?
– Вы не знаете человека, по вине которого оказались здесь с пистолетом во рту.
Крапивин рассмеялся высоко и тоненько. Ему и в самом деле стало смешно.
– Знаю. Вот он! – с внезапной яростью он ткнул дулом в зеркало, висевшее на противоположной стене и отражавшее его самого и окно за спиной. – Вот он, слышите?! Вот он!
Его голос сорвался, и Денис закашлялся.
– Вы ошибаетесь. Я легко могу вам это доказать.
– Уходите! Оставьте меня одного!
– Не раньше, чем вы обернетесь. Обернитесь! Что вы теряете? Я не двинусь с места, обещаю вам.
– Вы выстрелите в меня! – выкрикнул Денис севшим голосом, понимая, что его загоняют в ловушку, но не понимая, в какую именно.
– Не глупите! Единственное оружие – у вас в руках, и я не вижу ни малейшего смысла в вас стрелять, раз уж вы сами собрались это делать!
Логика последней фразы неожиданно убедила Крапивина. Настороженно глядя на Илюшина, он опустил револьвер, не спуская палец с курка. Взгляд его снова упал на зеркало, и, вздрогнув, он увидел в отражении, что двор перед домом больше не был пустым. Там стояли два человека.
Одного он узнал сразу – Сергей Бабкин, другой сыщик, уехавший от него всего лишь несколько часов назад. Но второго он узнать не мог, словно зеркальная поверхность, покрытая рябью подобно воде, искажала знакомые черты, и они никак не желали складываться в лицо, которое он видел тысячу раз.
– Обернитесь, – спокойно повторил Илюшин. – Денис Иванович, это морок, болезнь, ее надо сбросить.
Крапивин вглядывался в зеркало, которое лишь подтверждало то, что он понял давно, – что он болен, болен тяжело и неизлечимо. Он проваливался туда, в снежную зеркальную глубину, где кровавым пятном пылала Ольгина машина, и два человека качались, как темные водоросли. Остальное было белым.
Он не мог отвести взгляда от отражения. Второе лицо... Он никогда его не видел!
– Я никогда его не видел, – прошептал Денис.
– В таком образе, думаю, не видели, – согласился Илюшин, не двигаясь с места. – Стрижка сильно меняет человека.
Заставив себя оторваться от зеркала и кинув на Макара
Сергей Бабкин сжимал в руках пистолет, держа на прицеле стоявшего на снегу человека со связанными руками. Человек был коротко стрижен, не осталось ни рыжих бакенбард, ни курчавой бороды, но и без них со странным ощущением, похожим на повторяющийся наяву кошмар, Крапивин узнал Дмитрия Силотского.
Глава 13
– Все это дело построено на стереотипах, – сказал Макар, обращаясь к Маше.
Они находились у него в квартире, на этот раз – все вместе: Маша, Сергей, Костя, пасущийся на кухне, у мясного пирога, остывавшего под полотенцем (его испек Бабкин), и сам Илюшин, расставшийся, наконец, с полосатым шарфом Зари Ростиславовны. После ареста Силотских они с Сергеем долго давали показания, а потом дожидались Дениса Крапивина: сначала он слушал их историю, затем рассказывал свою.
Сергей поднял с пола лист бумаги с последней зарисовкой Макара. На картинке скачущий всадник прикалывал копьем к дереву дергающегося человечка; человечек был то ли шестируким, то ли шестиногим, и напоминал неумело нарисованного жука. Вокруг него парили три существа с короткими копьями, но, приглядевшись, Бабкин понял, что это не копья, а кисточки.
– Расскажи с самого начала, – попросила Маша Макара.
– Я же тебе все по дороге объяснил! – возмутился Сергей.
– Ты изложил факты, а о причинах я так ничего и не поняла. Объясняли Крапивину – теперь объясняйте мне.
– И мне! – пискнул из-за двери подслушивающий Костя, которого тут же прогнали обратно на кухню.
– Так вот, самым сложным, – сказал Макар, забрав у Сергея свой рисунок и рассматривая его, – оказалось понять, на чем построено это дело. А оно, как я уже сказал, построено на стереотипах. Первый стереотип: если человек плох, то он плох во всем. Владимир Олегович Качков был действительно таким, как описывали знающие его люди: мрачным, злобным, угрюмым типом, изменявшим жене и тиранившим сотрудников. Однако при этом, в нарушение всех стереотипов, он был абсолютно предан Силотскому и никогда бы не воспользовался его доверием в собственных корыстных интересах. Силотскому не удалось бы найти более подходящего человека на роль своего двойника, чем Качков.
– Дмитрию Арсеньевичу даже не потребовалось врать, когда он описывал заместителя, – недобро усмехнулся Бабкин.
– Да, он лишь не сказал о Качкове всего, что думал. Владимир был из тех людей, для которых мир делится на своих и чужих, и чужими в его мире были почти все, а своих было очень немного. Возможно, им был только Силотский. Но для этих своих он готов был сделать все.
Он был искренне благодарен шефу и без всяких сомнений поступил так, как тот попросил. Тем более что просьба, как мы думаем, была пустяковой: помочь Ланселоту выиграть какое-нибудь дурацкое пари. Меня преследовал не Качков, а его призрак, потому что останки Владимира Олеговича похоронены в могиле под крестом, на котором написано имя Силотского.