Рыцарь умер дважды
Шрифт:
…Ночь уже сгустилась, рассыпавшись звездами и опав росой в траву, но мне только душнее. Температура поднимается, все труднее терпеть ворочающуюся внутри боль, и, кинув взгляд на правое запястье, я без удивления нахожу знакомое пятно. Давлю на него пальцами — пропадает, но вскоре появится снова. Главное, чтобы сейчас Эмма ничего не поняла, не испугалась. Я не знаю, как буду лечить Амбера в таком состоянии; не знаю, хватит ли сил, если помощь нужна не только ему. Не знаю ничего, кроме одного: справлялся и с худшим. Выбора нет, меня ждут. Остается лишь, стиснув зубы, умолять собственное
— Эмма?
…Бедная девочка, то и дело начинающая молиться и устремляющая взор в пустоту, едет не в город. Видимо, она заблудилась.
— Это не совсем та дорога.
Мы смещаемся к роще краснокожих. Меняем направление почти незаметно, но я прожил в этих краях слишком долго, чтобы не различать похожие, как братья, холмы. Я осаживаю коня и останавливаюсь. Эмма вздрагивает и, обернувшись, глядит на меня так, будто едва проснулась.
— Нет. Она нам нужна.
— Мы дадим крюка. Поворот на Оровилл южнее…
Она возвращается, тоже останавливает лошадь и опускает голову. Руки, держащие поводья, дрожат.
— Нам не нужно в город, доктор.
— Что вы имеете в виду?
— Там… не совсем спокойно. Мистер Райз ждет нас у поселения.
— Ах вот оно… — На полуслове я осекаюсь. — Погодите, но откуда вы…
— Знаю. — Она вскидывается, убирает локон со лба. — Он сейчас сказал мне об этом.
— Сказал?!
— Да, доктор. — Тон становится тверже, сверкают глаза. — Едемте скорее, хватит тратить время. Вы все поймете! Давно пора! Это все, все и ради вас тоже!
Она собирается пришпорить лошадь. Я, перегнувшись навстречу, сжимаю бледную руку, отнимаю поводья. Эмма трясется. Трясется все сильнее.
— Господи, как я не понял сразу… вы больны. Я должен отвезти вас…
— Нет! — Она почти кричит и в свою очередь дергает меня за руку, порывисто тянет, едва не стаскивая с коня. — Я здорова! И вы нужны мне! Нам! И Джейн! Вы…
По впалым щекам бегут слезы. Она тянет меня опять, потом, сдавшись, выпускает, просто глядит — измученно и… безумно. Я долго отказывал себе в этом слове. Подменял другими, утешаясь, — тщетно. У Эммы перевозбуждение, граничащее с припадком. Галлюцинации, раз она слышит бесплотные голоса. Правдивые ли новости она вообще привезла? Не выдумала ли чудовищ и пустую могилу сестры? Но ведь пожар на судне был. И никуда не делась тревога, некое чутье, которому я привык верить. Мне страшно за Амбера, так же, как за помутившуюся рассудком несчастную малышку. И… что еще я могу сделать?
— Хорошо. Да, я…
Я готов уступить, поехать с Эммой, куда пожелает. Может, так, — не найдя Амбера в роще, — она поймет, что нуждается во врачебной помощи. Я произношу одно слово согласия, второе, но третье поднимается спазмом болезненной рвоты. Оно не дается. Я закрываю глаза.
Тело меня все-таки предало.
— Мильтон…
Гнилая горячка — так некогда звали тиф. Во сне знакомый голос тоже прорывается из гнили, из липко сковавшей темноты. У гнили много ликов: раскаленный обруч вокруг головы, колючий песок под веками, бурлящее пламенем нутро. Даже в забытье я понимаю: острая форма, быстротекущая.
— Потерпи. Держись.
Темнота сжимает мою руку, у темноты голос Амбера. Он рядом, вторая его ладонь ложится мне на лоб. Здесь же, подле меня, кто-то — не он — сдавленно плачет:
— Я не хотела, я не думала… Эйриш, я…
Имя. Неправильное. Почему?..
— Проклятье, посмотри на него! Почему ты не спросила меня, почему?! Кто просил его тащить?
Девушка снова всхлипывает, снова шепчет, и взывает она теперь ко мне:
— Доктор… доктор, милый, я умоляю, доктор… очнитесь…
Я ее узнаю. Тяну руку, пытаюсь коснуться лица. Малышка не должна плакать, она и так пролила слишком много слез из-за куда больших бед, чем моя неосмотрительность.
— Эмма. Не надо…
Я не нахожу ее, но слышу:
— Он дышит, Амбер! Дышит!
Я не понимаю, справа ли она, слева, а может, моя голова покоится на ее коленях. Но голоса — ее и Амбера — обволакивают, коконом охраняют от гнилой мглы, и я мучительно растягиваю в улыбке губы, хоть как-то показывая, что благодарен. Может, Эмма безумна. Может, безумен и Амбер. Но скорее всего, оба просто мерещатся мне, как последнее, за что цепляется гаснущий ум.
— …попытаюсь, — различаю обрывок фразы. — Я не знаю этой грани дара, но отец лечил больных. Может, смогу и я.
— Твои раны…
— Незачем беречь магию, я и так здесь слишком долго. Они откроются скоро, Эмма, совсем скоро. Пахнет кровью.
— Но…
— Вы должны быть готовы. И целы, оба. Мне еще хватит сил. Вот… помолчи.
Эмма не отвечает. Эмма исчезла, я слышу только ее всхлипы. Потом она начинает молиться, но и молитва — просто поток, журчащий и несущий меня все быстрее. Все туже обруч вокруг черепа. Тысячи игл в мышцах. Вскипает гнилая кровь…
— Мильтон. — Амбер зовет вновь, ладонь его ложится на мои ребра. — Мильтон, говори со мной. Мне нужен твой голос. Нужна дорога к твоей душе. Знаешь, я ведь ничего бы не сумел без тебя, ничего…
Голос дрожит, как дрожал в последний раз в горящем лагере в Луизиане. Вспоминаю: серая форма, удар клинка, кровавый полумесяц. Тогда Амбер спас меня, тогда смог, тогда все решила его безумная мальчишеская храбрость. Но что он может теперь?
— У меня тиф, — хриплю, зачем-то опять силюсь улыбнуться. — И я с ним, видимо, не справлюсь. Сам виноват. Прости.
— Справишься. — Ладонь теплеет, почти жжется. — Обязательно справишься. А потом отправишься в путешествие, самое удивительное, о каком мог мечтать. Ах да, ты же вообще ни о чем не мечтаешь, ты зануда! Но Мильтон, там зеленое небо…
— Небо синее, это обосновано наукой. — Невольно я смеюсь и тут же захожусь кашлем.
— Здесь.
— А есть другие места? Где-то, кроме твоей бедовой головы?..
Тьма вспыхивает. Ее пронизывает золото тут же померкших глаз. Странные глаза; я быстро привык к ним, мало гадал, откуда этот цвет. Такого почти не бывает у людей. Это тоже — научный факт. Но…