Рыцари былого и грядущего. Том II
Шрифт:
Друзей у Хасана не было, хотя многие хотели бы приблизиться к этому человеку, источавшему огромную холодную силу. Но все эти люди были для Хасана «лишними знаками», «ненужными ударами». Впрочем, однажды он сказал Абуфасалу, у которого жил в Исфахане: «Если бы у меня было всего два верных друга, я смог бы победить султана и перевернуть вверх дном всю сельджукскую империю». Значит, он всё-таки нуждался в друзьях? Он просто помнил Архимеда. Зная, что обладает огромной силой, он понимал, что ему нужны только две вещи: точка опоры и рычаг — два верных
Наконец, возведённый в ранг даи, он отправился в Каир, ко двору фатимидского халифа ал-Мустансира — имама измаилитов.
В Каире Хасан пережил первое в жизни и самое страшное из всех своих поражений. Он потерял имама. Живого имама, которому можно служить, больше не было. Значит не было единственно возможного критерия истины, следовательно не было и самой истины, потому что теперь невозможно было установить её границы. Остался лишь хаос измаилитского учения. И остался сам Хасан. Один на один со всем миром.
Всё произошло не сразу, в утрату имама Хасан долго не мог поверить. Хотя началось это сразу же как только он прибыл в Каир. Город-сад, город-сказка поразил юного перса склонностью к дешёвой показной роскоши и суетливо-торгашеским духом. Он не увидел здесь и намёка на суровый боевой аскетизм, который один только и может позволить измаилитам положить весь мир к ногам имама. Все что-то покупали и продавали, как будто вселенскую империю можно купить. Все, от последних подёнщиков до первых придворных, пускали друг другу пыль в глаза и ходили перед лицом людей, а не перед лицом Аллаха. Все старались обмануть всех и думали только о том, чтобы вырвать друг у друга кусок власти пожирнее, как будто не в этом городе во дворце обитает сама истина.
Измаилитские богословы так же произвели на Хасана впечатление весьма удручающее. Это были такие же торговцы — торговцы знаниями и мнениями. Знаний у них было — хоть отбавляй, мнений — и того больше. Они готовы были с рассвета до заката вести богословские споры и блистать эрудицией. Тот, кто смотрит в глаза самой истине — не спорит. Он знает. И действует. А эти были способны только на пустопорожнюю болтовню.
Хасан очень быстро познакомился с ведущими даи Каира. Он ни чем не выказывал им своего пренебрежения, почтительно поддерживая учёные диспуты, никогда не стараясь переспорить даи, но демонстрируя достаточный уровень знаний, чтобы вызвать к себе интерес. Хасан опять делал вид, что учится и, в известном смысле, он действительно учился, полагая, что многое можно перенять даже у насекомых и, хотя ставил даи не выше последних, всё же старался хоть что-то подчерпнуть из их многословной и суетливой «мудрости».
Хасан ждал главного, ради чего сюда прибыл — возможности припасть к ногам имама и полностью передать ему свой разум, свою силу, свою волю. Вскоре свершилось. Вежливый, внимательный и хорошо образованный перс приобрёл большое уважение среди даи. Его решили представить ко двору.
Дворец так же неприятно поразил Хасана —
«Перед истиной нельзя ползать на брюхе, — думал Хасан. — Истине надо служить честно и самоотверженно. Богатство, власть и сама жизнь теряют значение для человека, если он приблизился к истине, у него на губах уже не заиграет рабская, угодливая улыбочка. А эти».
И вот — имам. Крепкий худощавый мужчина с безмерно уставшими глазами. «Есть от чего устать в этом дворце», — подумал Хасан. Ал-Мустансир произвёл на него большое впечатление. Да и не мог он увидеть перед собой никого, кроме имама, если столь страстно стремился к этому.
— У тебя очень хорошие рекомендации, юноша. Ты хочешь служить мне? — равнодушно обронил имам.
— Да мой повелитель. Я брошу к вашим ногам весь мир.
Имам при этих словах не изменился в лице. Хасан понимал, что имам не может встретить его обещание проявлениями восторга. Юноша боялся, что имам иронично и презрительно усмехнётся. Но нет, имам оставался бесстрастен. Это окрылило Хасана. Наконец повелитель обронил:
— Весь мир — это очень много, мой мальчик.
Хасан почувствовал, что имам хочет ещё что-то сказать и замер в ожидании. Но имам молчал, а потом сделал знак своим приближённым удалиться. Когда они остались вдвоём, ал-Мустансир выдавил:
— Расскажи о себе.
Хасан рассказал всё, что считал имеющим значение, стараясь по возможности быть кратким. Ал-Мустансир слушал его, не перебивая и, казалось, без интереса, равнодушно, но Хасан чувствовал, что имам ловит каждое его слово. Когда Хасан закончил, повелитель сказал уже не так вяло, но по-прежнему очень ровно:
— Ты будешь служить мне, мой мальчик. Будешь хорошо служить. Но не уверен, что тебе понравится среди моих придворных шакалов.
— Для меня имеете значение только вы, мой повелитель. Без вас весь мир не имеет смысла.
Ал-Мустансир смерил Хасана чуть удивлённым, пристальным взглядом. Слова юного перса нисколько не походили на обычную придворную лесть. Они дышали невероятной, запредельной убеждённостью, некой сверхъестественной силой. Халиф, никогда не имевший таких слуг, был поражён. Он не нашёл ничего лучшего, как молча хлопнуть в ладоши, давая понять, что аудиенция окончена.
Через неделю халиф позвал Хасана.
— Ты уже познакомился с моим главнокомандующим Бадром ал-Джамали?
— Да, мой повелитель.
— И как он тебе?
— Самодовольное ничтожество. Он не хочет воевать ради славы имама. Он вообще не хочет воевать и думает только о наслаждениях.
Халиф привык к тому, что его придворные плетут утончённые интриги, никогда открыто не пытаясь опорочить друг друга в глазах повелителя. А этот мальчик рубит с плеча. Он не придворный и никогда не станет придворным.