Рыцари былого и грядущего. Том II
Шрифт:
— Мудрость моего повелителя.
— Много болтаешь. Ненужные слова, как ненужные удары — путь к поражению. У нас есть люди, которые могут убить султана?
— Знаю двух храбрых воинов, блестяще владеющих кинжалом. Они готовы умереть за тебя.
Два крепких рослых юноши с решительными лицами стояли перед Хасаном. Один из них был просто свиреп, на лице второго Хасан прочитал способность мыслить. Хасан хорошенько их рассмотрел и, показав на «мыслящего», сказал «свирепому»:
— Убей его.
«Свирепый»
— Стоп! — и обратился к «мыслящему»:
— Почему ты не дал убить себя? Ведь я приказал твоему товарищу: «убей».
— Вы приказали ему «убей», но вы не приказали мне «умри».
Хасан с удивлением поднял бровь. Это был исключительный случай, когда на его лице отразилось живое человеческое чувство. Он задумчиво сказал:
— Ты умрёшь, мой мальчик. Но сначала ты убьёшь султана. Ты убьёшь для меня султана сельджуков Малик-шаха. Вопросы есть?
— Сколько дней на подготовку?
Хасан опять с удивлением поднял бровь. Ах, если бы все его люди были такими. Мудрыми, решительными, молниеносными. Этот мальчик никогда не позволит себе ни одного лишнего жеста, не задаст ни одного лишнего вопроса.
— У тебя три дня, сынок. Все слышали? Этот юноша — мой сын. Я посылаю на смерть сына.
Султан был мёртв. Когда его в палантине несли из дворца в гарем, неожиданно для охраны рядом с палантином появился некий юноша, отдёрнувший полог и точным, выверенным ударом вонзивший султану кинжал в сердце. Ликвидатор не пытался скрыться. Телохранители навалились на него и задушили. Мог ли ликвидатор уйти по завершении акции? Шанс у него, во всяком случае, был, но он сознательно не захотел им воспользоваться. Юноша помнил: по воле Хасана ас-Саббаха он должен не только убить, но и умереть. Да и сам он страстно желал принести себя в жертву. Не ради обещанного рая — ради любви к величайшему повелителю на свете. Его любовь к повелителю была столь безмерна, что жертва, меньшая, чем жизнь, никак не могла удовлетворить её.
Хасан, узнав о совершившемся, сказал только одно:
— Мой приёмный сын был фидаем — верным.
С двух сторон погибло всего два человека, а это позволило на долгих десять лет прекратить войну между сельджуками и измаилитами. После смерти султана начались восстания во всех провинциях сельджукской империи. Новый султан вновь и вновь собирал армии, чтобы укротить феодалов, которые почувствовали слабость центральной власти. Сельджукам стало не до измаилитов — империя всё никак не могла выбраться из гражданской войны.
Конечно, время от времени сельджуки огрызались на измаилитов и, порою, весьма болезненно. Хасан понимал, что успокаиваться нельзя. Необходима серия ликвидаций улемов и эмиров. Любой, кто осмелится порочить измаилитов или напасть на один из их замков,
Фидаи были чаще всего горцами. Едва оказавшись в городе, в непривычной для себя атмосфере, они сразу же привлекали к себе внимание диким видом и грубыми манерами. Их можно было одеть хоть в золотую парчу, от этого их дикость становилась только заметнее. Хасан понял, что для ведения необычной войны нужны необычные люди, а у него не было таких людей. Где взять фидаев, готовых не только принести себя в жертву, но и спланировать операцию с интеллектуальной утончённостью во всех деталях? Измаилитам-горожанам не хватало жертвенности — испорченная порода. Горцам не хватало интеллекта — порода не развитая. Мучеников-интелектуалов было нигде не взять, их можно было только вырастить, воспитать. Итак, надо было создать новую породу людей, каких ещё не было в мире. Задача достойная математика ас-Саббаха.
Размышляя об этом Хасан вспомнил, как год назад комендант Лимассара Умид решил развлечь своего повелителя редким лицедеем. Этот притворщик прошёлся перед Хасаном в облике христианского монаха. Получилось очень натурально. Потом изобразил базарного торговца — его как подменили — другой человек. А вот он уже улем — такой, какими обычно и бывают улемы. Лицедей не переодевался, он лишь копировал мимику, жесты, походку, манеру держать себя. Хасану стало противно, он резко оборвал представление:
— Зачем ты притворяешься?
Лицедей разом сбросил все личины. Теперь это было жалкое, насмерть перепуганное существо без лица. Кажется, таков он и был настоящий. Лицедей дрожал, не смея вымолвить ни слова. Хасану стало ещё противнее.
— Зачем ты хочешь казаться тем, чем не являешься? Кому это надо?
Комендант Умид, так же побледнев, но, не потеряв самообладания, сделал знак лицедею удалиться и робко обратился к Хасану:
— Мы надеялись развлечь повелителя.
— Развлечь? — Хасан, казалось, пытался понять значение этого слова. — Тот, кому нравятся шуты, сам в душе шут. Я похож на шута, Умид?
— Прикажешь его прирезать?
— Ты — бестолочь, Умид! Зачем его резать? Пялиться на лицедея — занятие, недостойное воина Аллаха. Но резать-то его зачем? Из сердца своего надо вырезать склонность к ничтожным развлечениям. Ты понял меня, комендант?
Год спустя Хасан об этом вспомнил и позвал коменданта Лимассара:
— Тот лицедей всё ещё у тебя, Умид?
Комендант побледнел, как тогда.
— Ты многому научился у этого шута, храбрый воин. Изображаешь труса так, что не отличишь от настоящего. Успокойся. Неужели ты думаешь, я не вижу всего, что происходит в Лимассаре? Если твоя голова всё ещё на плечах, значит, я не нашёл в тебе вины, достойной смерти. Этот лицедей больше не будет вас развлекать, времени у него на это не останется. Он будет обучать моих мальчиков искусству перевоплощения.
— Я весь — внимание, повелитель.