Рыцари былого и грядущего. Том II
Шрифт:
День и ночь он помышлял о средствах истребления неверных, мечтой всей его жизни было полностью очистить страны Востока от нечестивых франков. Благороднейший и храбрейший Нур ад-Дин стал вождём великого джихада, какого исламский мир не знал со времён пророка Мухаммада и четырёх праведных халифов. Ведь исламские правители измельчали, стали рабами всего ничтожного, что бывает в жизни. Они вели войны лишь ради тленных богатств и ради власти, бесконечно сражаясь друг с другом, а о джихаде и не помышляли. Потому-то неверные франки и смогли пустить корни на священной земле ислама. Но атабек Нур ад-Дин возродил великий джихад, всячески отклоняя правоверных от междоусобиц и объединяя их на священную войну.
Против франков, да поразит их Аллах, Нур ад-Дин часто прибегал к хитрости, искусству тонкого обмана. Значительную часть своих побед он одержал, благодаря этому. Но, кроме того, Нур ад-Дин приобрел себе великую славу личной храбростью и ловкостью.
Нур ад-Дин бросался на неприятеля, сражаясь, как простой воин, и говорил: «Увы, вот уже много времени я ищу мученичества и не могу того достигнуть». Однажды эти слова услышал один из его соратников и заметил ему: «Именем Аллаха! Не подвергай свою жизнь опасности, а вместе с нею ислам и мусульман. Ты их опора. Если тебя убьют — мы погибли». Нур ад-Дин ответил: «О, что ты говоришь! Кто может спасти нашу страну и ислам, кроме великого Аллаха, которому нет равных».
Нур ад-Дин уничижался перед Аллахом и только благодаря этому он вознёсся над людьми. Его храбрость, его искреннее стремление стать шахидом, так же как и другие его добродетели, имели одно прочное основание — истины ислама, возвещенные пророком Мухаммадом, да благословит его Аллах и да приветствует.
Великий атабек имел большую склонность к изучению преданий о жизни пророка Мухаммада — хадисов. Поэтому он всячески приближал к себе учёных улемов, а более всего — мудрых суфи, оказывая им большое почтение. Он призывал суфи к себе, радушно принимал и почтительно обращался с ними. Заметив суфи издалека, он вставал перед ним, обнимал его и сажал рядом с собой, поэтому благочестивые и набожные люди стекались к нему из самых отдалённых стран. Эмиры этому завидовали и часто говорили плохо о духовных лицах. Один эмир оскорбительно отозвался об имаме Кот ад-Дине. Нур ад-Дин ответил: «Допустим, ты прав, но имам имеет, чем вознаградить за пороки — своими познаниями и благочестием. А ты и тебе подобные имеете вдвое больше пороков, чем приписываете этому имаму, и при этом не имеете ничего, чем можно вас извинить. Я переношу ваши глупости, не вознаграждаемые никакой доброй стороной, и не должен терпеть недостатков в имаме?».
Нур ад-Дин построил кельи и монастыри для суфи, назначив для их содержания значительные земли. Он воздвиг многие прекрасные мечети. Мечеть в Мосуле служит замечательным примером красоты и прочности. Её постройку он поручил шейху Омару. Многие говорили, что Омар к тому не способен, но Нур ад-Дин ответил: «Кому бы я не поручал подобную работу, они обязательно удерживали часть денег для себя и мечеть оставалась неоконченной. Теперь я уверен, по крайней мере, в том, что Омар меня не обманет. Если же он что-то сделает не так, то вина будет его, а не моя». Атабек не ошибся! Мечеть вышла славной. Самое важное, оказывается, в том, чтобы начальник был честный, а остальное устроит Аллах, если же начальник — вор, не поможет то, что он хороший мастер. Воистину, Нур ад-Дин обладал великой мудростью правителя, какую не часто встретишь у владык земных. Он был строг без суровости и добр без слабости.
Нур ад-Дин построил в Дамаске школу, где обучали науке преданий — устному учению пророка Мухаммада. Он приписал этой школе значительное имущество для содержания учителей и учеников. Это было первое учреждение подобного рода. Он основал так же школы для сирот и дал средства к существованию учителям и ученикам. Во многих выстроенных им мечетях он учредил вклады для тех сирот, которые читали там Коран, и это было устроено в первый раз. Он был неутомим в изобретении всё новых и новых способов доставить пользу мусульманам. Он построил гостиницы по большим дорогам, построил много госпиталей, в том числе большой госпиталь в Дамаске. Воистину, он жил и для богатых, и для бедных — для всех мусульман.
Таков был атабек Нур ад-Дин, которому верой и правдой служил эмир Усама ибн Мункыз, а теперь и его помощник Ахмад, бывший ассассин, а ныне — правоверный суннит. Точнее, таким видел Нур ад-Дина Ахмад, сразу же влюбившийся в атабека до беспамятства. Ахмад с увлечением собирал всевозможные истории, которые свидетельствовали о небывалом величии души атабека. Нур ад-Дин был, по его мнению, величайшим из всех правителей, которых когда-либо знала земля. Усама снисходительно приветствовал восхищение Ахмада их общим повелителем, в каких бы формах это восхищение не проявлялось, но сам старый эмир понимал, конечно, что настоящий Нур ад-Дин — куда сложнее. Усама прекрасно видел, каким беспредельно жестоким умеет быть атабек, насколько он властолюбив. Действительно, не будучи подверженным низменным и ничтожным страстям, Ну ад-Дин порою пугающе безоглядно отдавался страсти властолюбия, а это порождало мнительность и подозрительность, которые с большой лёгкостью оборачивались пролитием мусульманской крови. Видел
Сегодня исламский мир объединяется во многом именно благодаря угрозе франков, а если франки окажутся полностью стёрты с лица земли? Исламский мир легко впадёт в ничтожество, в хаос мелочных междоусобиц. Так разумно ли полностью уничтожать угрозу, которая сегодня является для исламского мира созидательным фактором?
Нур ад-Дин этого не понимал. Он был слишком прямолинейным и бескомпромиссным. Ну прямо, как франк. А между тем, иные франки вполне уже впитали тонкую изворотливость восточного мышления, построенную на нюансах и полутонах. Франки сделали мусульман другими, джихад впитал в себя многие свойства крестового похода. Но и мусульмане не позволяли франкам остаться прежними, лучшие представители Запада быстро перенимают утончённое изящество возвышенной учёности. Восток и Запад нужны друг другу, а война на полное истребление не нужна никому.
Эти мысли всё чаще рождались в душе Усамы, когда он видел неумеренное восхищение Ахмада Нур ад-Дином. Конечно, в основном Ахмад был прав. Нур ад-Дин действительно очень сильный, благородный и справедливый правитель, в каком давно уже нуждался исламский мир, так что некоторые слабости приходилось атабеку прощать, и Ахмаду не стоило травить душу рассуждениями об этих слабостях. В жизни Ахмада было так много чистого отвращения, что оно ещё нескоро в достаточной мере уравновесится чистым восторгом, который есть лекарство для его души. Несколько пугала Усаму измаилитская склонность Ахмада боготворить повелителя, видимо, измаилизм не так легко полностью соскоблить со своей души. Атабек — не бог, не имам, не источник истины, но Ахмад, казалось бы, вполне это понимая, всё же смотрел на атабека, как на некого полубога. Тут было некоторое отклонение, но, с другой стороны, оно порождало безграничную преданность, а много ли у Нур ад-Дина таких преданных слуг, как Ахмад, и разве не такие слуги — главное богатство атабека? И если уж кого-нибудь боготворить, так Нур ад-Дин лучше, чем кто-либо подходит на эту роль. Усама стал очень дорожить Ахмадом. Общение с этим необычным воином-богоискателем обогащало его.
Был ещё один пункт, сближавший Усаму и Ахмада — ненависть к ассассинам. В этом пункте Усаме до некоторой степени изменяла столь свойственная ему рациональность. Он не хотел смотреть на ассассинов, как на политический фактор, как на одну из карт в восточной колоде. Он не смотрел на них даже как на носителей тьмы. Он видел в ассассинах только грязь — религиозную, интеллектуальную, нравственную. Это были предатели исламского мира, а предатели всегда вызывают куда больше ненависти, чем враги. С врагами можно договариваться, предателей нужно уничтожать. Как можно использовать ассассинов в качестве политической карты, если они не являют собой ничего определённого? Измаилизм — нечто зыбкое, нестабильное, аморфное, расплывчатое, хаотичное. Разум Усамы-математика это приводило в крайнее возмущение. Как можно составлять уравнение, если единица на твоих глазах вдруг неожиданно оборачивается двойкой, а двойка — тройкой. Ассассины упорно убеждают мусульман в том, что они — мусульмане, поскольку разделяют исламский символ веры. Христианам они пытаются представить себя почти христианами, лукаво демонстрируя свою «веру в воскресение» и восхваляя Христа. Индийцам они так же представляются своими, поскольку верят в переселение душ — учение богомерзское как для мусульман, так и для христиан. Как и о чём можно договариваться с этими оборотнями? А Синан? Факир, фокусник, шут, ловко играющий то на низменных страстях своих подданных, то на их религиозном рвении, жонглирующий богословскими истинами, словно шарами. Синан, пожалуй, не менее учён, чем он, Усама, но для Усамы мудрость — путь к ясности, а для Синана — лишь способ сгущения тумана.
Ненависть Ахмада к ассассинам имела примерно те же основания, но была к тому же очень личным чувством. Эти богомерзские твари столько лет калечили его душу, уводя всё дальше и дальше от Аллаха, а он-то, наивный глупец, полагал, что постепенно приближается к истине. Почему же он не обращал внимания на тревожную смуту, всё нараставшую в душе? Окрутили, обольстили. Ахмад никогда не простит им этого коварного обольщения, этой легкомысленной игры с человеческой душой. Раны на его теле зажили давно и бесследно, но покалеченная ассассинами душа всё время болела — тоскливо и жалобно. Разве можно забыть, как преданность Аллаху на его глазах обернулась омерзительным развратом?