Рыцари черешневого цветка
Шрифт:
Взгляд его наткнулся на наклонную впадину, в начале она была шириной с две ладони, но через несколько метров расширялась, словно длинная бесконечная воронка. Взволнованный, словно чертенок, он обвел лучом фонаря стенки трещины, но не увидел ничего, никакого металлического блеска. Разочарованно метнул лучом дальше, до конца воронки, далеко, за десятки метров, и неожиданно ощутил, как в сердце его уколола стрела, и была она и холодная и горячая вместе с тем… Там, где заканчивалась воронка, была…
— Виктор! — закричал малыш, словно невменяемый, наполнив громом эха пещеру. — Двигайте сюда! Сюда! Я нашел лодку!
Тик не сошел с ума. За воронкой в самом деле стояла лодка!
Это была шутка! Малыш хотел их развеселить, как обычно,
И то, что делал Тик до сих пор — осматривал издолбленные стены — начали делать все, но основательней и с другой целью. Если за десять метров отсюда стоит лодка, то, может, здесь есть и выход на поверхность. Но ни одна щель, ни одна трещина в стене не принесли желанного успеха в отчаянных поисках черешаров. Сами же стены были твердые, неумолимые. Все щели узкие, даже мышь не могла бы пролезть сквозь них, почти все трещины утончались и останавливались, словно лезвия, через несколько метров. И только трещина Тика, преодолев известняк, бежала вдаль. Но была она такая узенькая в начале, что туда еле пролезла рука Виктора. Через несколько метров она великодушно расширялась, сперва словно тропа, дальше — словно бульвар в мечте, но к этой тропе шириной с полметра и к бульвару шириной с метр, а может, даже два, были эти несколько адских шагов в начале, это пространство пытки, что сводило на нет и надежду, и радость.
Черешары смотрели, бессильные и разгоряченные, на этот срез перед собою. Несколько метров, может, только три метра — и ворота рая были бы открыты для них. Только бы принудить стенки воронки расшириться на несколько сантиметров, может, всего на какой-либо десяток сантиметров, и снова их тела, а в особенности их сердца ощутили бы горячую и безудержную радость.
— А может, попробуешь. Тик? — сказала Мария с ненужной мольбой. — Нам хотя бы взять лодку…
Тик уже давно подумывал о воронке! Много минут он мысленно обдирал голову и тело об известняковые края. Знал — лишь бы только пролезла голова…
Малыш в самом деле подошел к трещине и попробовал просунуть голову. Ну была бы она более широкая хотя бы на три или, может, всего на два сантиметра, и он прошел бы в мир сказки, что начинался вон там, в конце воронки. Мария посветила фонарем выше, и ей показалось, словно в одном месте трещина более широкая на несколько сантиметров, зато сразу же исчезает в глубине. К счастью, пучок лучей задержался дольше на том месте, и взгляды, проголодавшиеся надеждой, немного наискось от места, открытого Марией, натолкнулись на отверстие, похожее на трубу, словно немного более широкое, чем прямое начало воронки.
Может, все это лишь оптическая иллюзия, отблеск отчаянных желаний. Но это была вместе с тем единственное зерно надежды. Тик посмотрел на Виктора и положил ему руку на плечо. Мария попробовала погладить братца по непослушным волосам, но братец уклонился. И без руки Марии у него пекло в глазах.
Виктор нагнулся, и за один миг подошвы малыша оказались у него на спине. Коротко свистнув, Тик начал тихонько просовывать голову в трещину, освещенную лучом фонарика Марии. Почти сразу почувствовал, как что-то покалывает и царапает оба уха, ему захотело кричать от радости. Голова прошла!.. Вытянув руки вперед, он щупал ими стены щели, а она была более широкой, чем казалось снизу. Больно ободрав лицо, нос и уши, малыш ощутил, как его плечи пролезают через этот прокатный пресс, а дальше ему удалось влезть и всем телом в трубу. Он взволнованно двигался вперед и вмиг ощутил, что падает,
Еще через два метра скупая тропинка перешла в каменную тропу, потом в настоящий бульвар, по которому можно было идти, расставив руки, ну, если не руки, то, по крайней мере, локти. Метров двадцать, а может, и тридцать двигался он вперед по бульвару надежды, пока не подошел к залу с надувной лодкой.
Это было каменное помещение, похоже на его комнату дома, только тут оно выходило в два узких туннеля, которым не было видно конца. Но мальчугану и в голову не пришло ни на миг пойти туннелями дальше. Он остановился возле лодки, возле этого резинового сокровища, которое лениво и безразлично раскинулось возле какого-то каменного куба. В лодке лежали несколько одеял, сложенных вместе, словно матрас. За две секунды от этой постели не осталось и следа. Одеяла переместились в другое место, тоже возле каменного куба, а малыш быстро нашел и открутил клапаны — лодка начал выпускать дух. Тик ускорял его смерть, навалившись на него и прижимая ногой. Когда лодка стала мягкий, словно тряпка, и тоненькой, словно коврик, парень перекинул ее через плечо и двинулся с ней туда, где его так страстно ждали. Сперва он бросил лодку сквозь трещину, которая суживалась, потом, заслонив руками уши, начал и сам продвигаться вперед. Но его остановил голос Виктора:
— Мы ничего не сможем сделать без насоса. Тик. Если лодка была надута, то где-то там вблизи должен быть и насос…
Малыш вернулся назад и принялся искать насос. В одном из уголков нашел нишу и увидел, что в ней что-то сверкнуло. Это была обойма патронов. Тик поднялся на цыпочки и дотянулся до нее. Но и под пальцами ощутил что-то твердое. Это тоже была обойма патронов. Парень заинтересованно рассмотрел их обе и положил на место: одну в нишу, другую вниз. Потом поискал насос. Нашел его при входе в один из туннелей, возле какого-то мешка.
Схватив насос, не зная зачем метнул лучом фонарика вверх и… Глаза его полезли из орбит, а сердце, сердце курносенького и искреннего малыша застучало так сильно, что он, боясь, как бы оно не разбилось в груди, приложил к нему руку и прижал, сколько имел силы.
В маленькой, величиной с ладонь, нише, возле щели, что вела в пещеру, лежала одна вещь. Длинноватая, блестящая, словно бриллиант. Господи! Как она светилась! И в тот миг, когда малыш спрятал вещь на груди, туда, куда секунду назад нажимал изо всех сил, то поклялся небом и землей, что никому не проговорится ни словом, чтобы уберечь неслыханные чары коробочки.
И лишь после этого, держа насос в руке, большой волшебный бриллиант на груди, а в неспокойных глазах всю радость мира, малыш полез сквозь трещину. Мальчуган даже не пискнул, ощутив на себе всю злость каменных стен, каждый зуб и выступ которые искали его плоть. Он добрался в зал чудес, его встретили, как героя, но он избегал их объятий, резонно опасаясь, как бы никто не ощутил коробочку у него на груди.
Может, именно тогда, когда Тик ощутил на своем лбу теплое дыхание Марии, в конце бескрайнего туннеля, который вел из залы, где стояла надувная лодка, наружу, к солнцу, двое мужнин разговаривали, опершись на скалу, похожую на шахматного коня. Один из них высокий, сильный и, хотя и молодой на вид, имел черную и длинную, как у попа, бороду. Глаза его часто мигали, он иногда крепко сжимал веки и нервно встряхивал головой. Одет он был в толстый и шуршащий комбинезон, исполосованный по всем направлениям бесчисленными застежками. Рядом с ним стоял… Петрекеску, охотник. Высокий, слабый, с тоненьким, выпяченным носом, в высокой шляпе на макушке, он был похож на шута со старых ярмарок. Каждый раз, когда начинал говорить, старался взять почтенный тон, но писклявый голос ему не повиновался.